чего-то сиреневого из стопки. Я вышел на улицу, там оказалось светлее, чем я предполагал. Облачность втянулась за реку, проглянуло солнце, и установился светлый летний день, переходящий в вечер.
Я направился домой. Роман скоро догнал и вручил мне бутылку.
— Надо спешить, — сказал он.
Пить на ходу нелегко, но у Романа получалось, недаром козак, мне же шагалось и пилось нелегко. Одолев полбутылки, Рома сказал:
— Шрайбикус как Хазин. Такая же сволочь и стукач… Как они мне надоели…
— Это мне они все надоели, — заметил я. — Я их терпел всю жизнь… И до сих пор мне нет от них покоя.
— Ты, Витя, ничего не понимаешь… Ты вот знаешь, в чем главная задача Шрайбикуса?
— Подготовить школьников к вступлению в Союз свободной немецкой молодежи.
— Главная задача — убедить нас, что его не существует.
Роман приложил холодную бутылку к щеке. Я открыл свою. Пиво, но не «Кологривское». С «жигулевской» горчинкой, а я больше люблю с кислинкой.
— Это оригинальная мысль, — сказал я.
Роман схватил меня за плечо и довольно больно сжал.
— Что еще?
Роман указал рукой.
Я сощурился в указанном направлении, но ничего, кроме почты, я не увидел, ну, еще улица Советская продолжалась.
— Сука, — сказал Роман и побежал к почте.
Сил у меня сохранилось мало, а Роман бежал, слегка подпрыгивая. Метрах в двадцати от почты он резко остановился, словно воткнувшись в невидимую сеть. Роман размахнулся и швырнул в почту бутылку, но недокинул, а я, приблизившись, увидел, что со стены почты щурится Паша Воркутэн.
Этот плакат отличался от тех, что я видел раньше. Воркутэн смотрелся уверенно, хозяйски, он ничуть не сомневался в успехе своих концертов и вообще не сомневался. «Новые и старые хиты!» «Не робейте, бабоньки, в субботу», «Вагончики-пацанчики», «Расчесочка кента», «Я ухожу и возвращаюсь».
— Вот! — воскликнул Роман. — Вот он…
Я не пытался его остановить, почта все равно не работала.
Роман подбежал к зданию и энергично накинулся на плакат Паши Воркутэна, однако потерпел поражение — плакат оказался приклеен тщательно, на совесть, да и полиграфическое исполнение отличалось заметным качеством. Роман некоторое время не сдавался, выглядело это смешно — он бешено корябал плакат, а Паша Воркутэн слегка снисходительно на него с этого плаката улыбался.
Разозлившись окончательно, Роман принялся плеваться. Делал он это излишне страстно, копил слюну, двигая щеками, подпрыгивал, вытягивая шею, и плевал. Подобный вандализм был мне отвратителен, однако я не собирался противодействовать Роману, полагая, что скоро его энтузиазм иссякнет, ну или слюна кончится. Однако в дело еще раньше вмешался сам Паша Воркутэн — после очередного плевка Роман оступился и с размаха стукнулся о почту. Ударившись, Роман упал, разбил бутылку пива и поднялся с трудом, опираясь на стену.
— Расчесочка — это расчес очка!!! — крикнул Роман. — Жрите! Жрите помои, скоты! У вас у всех расчес очка!
На секунду в глазах Романа вспыхнула жажда реванша.
Я думал, он плюнет еще, но горечь поражения оказалась настолько сильна, что сил на контрольный плевок Роман не собрал. Он отряхнул колени, вывернул из кармана осколки и, покачиваясь, подошел ко мне.
— Этот скот Хазин прав, — тяжко выдохнул Роман. — Здесь трудно не пить, тут все время хочется… Высокий фон… И слишком долгие дни.
До битвы с плакатом Роман держался, но подлый удар Воркутэна его доконал.
— Может, в «Чагу»? — спросил Роман с нескрываемой надеждой.
Мы свернули от почты, заглянули в «Чагу», но она опять оказалась закрыта, чем разочаровала: я бы не отказался сейчас от стаканчика «Кологривского»… или «Ярославского»… Роман тоже был разочарован.
— Из Костромы в Свечу, плыви… плыви…
Роман забыл или не сумел сочинить продолжение, к тому же с запада ревом и вонью налетел товарняк, меня толкнуло в старое кресло Люси, а Роман устоял, только патлы развевались. Я сидел, вдыхая тяжелый мазутный дух, он мне нравился. Роман ругался. Потом мы вспомнили, что, пока мы сидим в закрытой «Чаге», Хазин стирает с моего ноутбука файлы, и снова отправились домой. Опять мимо почты по Советской, потом по Пионерской; на Пионерской за нами увязался мужик, скорее всего монтажник, спешивший всего лишь на смену в электросети, но его появление вызвало у Романа подозрительность, он стал собирать в карманы камни. Я не отговаривал.
Мужик торопился, нагонял нас, что особого труда не составляло, однако когда он приблизился метров на тридцать, Роман резко обернулся и запустил в мужика щебнем.
— Пошел отсюда! — выкрикнул Роман. — Вон!
Мужик увернулся от щебня, но отстал, сначала стоял и смотрел, потом куда-то делся.
— Я же говорил — он за нами следит, — сказал Роман. — Я все время чувствую, что за мной следят… Паскуда Шрайбикус… А ты говоришь, его нет…
— Он есть, но не повсеместно, — предположил я.
— Это очень тяжело, — Роман потер лоб. — Я устал.
Роман попытался схватиться за встречную рябину.
— Рома, тут рядом… Я тоже устал, я с утра…
— Да, понимаю… Но это… Опять он!
Откуда-то вынырнул недавний электротехнический мужик, Рома закричал непонятное, мужик побежал, Роман успел кинуть ему в спину два камня. Потом нам стало плохо, кое-как дотянули до колонки напротив детского сада, попили воды и, несколько передохнув, доковыляли до дома Снаткиной. Роман предложил постоять на стреме у окна, а я должен зайти и в это окно Хазина выкинуть, впрочем, почти сразу Роман про этот план забыл и устремился короткими переходами к веранде.
Роман сильно шатался и не смог преодолеть ступени, запутался в них и лег лицом на галоши. Я попытался его растолкать. Потому что у нас были гости — на ступенях стояли чужие зеленые сандалии. Точно, гости. Облезлые сандалии, в двух местах ремешки починены синей изолентой… лети, лети, звездолет.
Я перешагнул через Романа, пробрался в дом и не обнаружил никаких признаков Хазина, а на диване в большой комнате находилась Кристина. Спала, приложившись к боковому валику. На другом краю дивана сидела Аглая. На Кристине были белые кроссовки, Аглая босиком. Ее сандалии. Снаткиной не видно.
— Привет, — сказал я.
Перепуганная Аглая.
— Я хотела кое-что вам рассказать, — хлюпнула носом Аглая. — Про Костяна.
Я кивнул и с трудом уселся на стул.
Голос у Аглаи, похоже, наладился, во всяком случае она больше не хрипела.
— Я кое-что вспомнила, — сказала Аглая. — Думала…
Я заметил — у Аглаи дрожали руки. Страшно. Ей было страшно, я видел. Наглая внучка заведующей библиотекой была здорово перепугана.
— Я ей хотела рассказать, но она пьяная… Она к вам шла… Она сразу уснула.
Гадкий стул ерзал и старался выскочить.
— Она немного устала, — сказал я. — Это от бессонницы. Мы
