Выполнение миссии было поручено одному из лучших дипломатов курии. Итальянец Антонио Поссевино, занимавший высокий пост в ордене иезуитов, неоднократно с успехом выполнял важные дипломатические миссии. В 1578 — 1579 годах он был направлен в Швецию, чтобы убедить шведского короля Юхана III отказаться от лютеранской веры и принять католицизм. Теперь с аналогичной миссией он отправлялся в Россию. Написанное Поссевино по окончании его миссии сочинение «Московия», изданное в 1586 году в Вильне, содержит много интересных сведений о России и царе Иване IV.
Какие бы расчеты ни связывала с миссией Поссевино папская дипломатия, успех дипломатии Ивана в Риме был несомненным. Курия согласилась содействовать его усилиям по прекращению тяжелой, невыгодно складывавшейся для России войны. Но в Речи Посполитой дипломатическая акция царя потерпела полную неудачу.
Ответ на царскую грамоту, написанный по приказу короля одним из ближайших его советников, канцлером Яном Замойским, и отправленный царю 2 августа 1581 года, был необыкновенно резким по тону и значительно превосходил в этом отношении резкость выражений царской грамоты.
Пожалуй, никогда за все время своего правления царь не получал столь оскорбительного письма. Правда, некогда Андрей Курбский обращался к своему бывшему монарху с горькими и обидными словами, но для Курбского Иван IV был великим православным царем, изменившим своему предназначению. В послании же Батория царь последовательно изображался как темный и дикий варвар, который не способен даже изложить по порядку собственные мысли, а это, ядовито замечает Замойский, говорит, что «подобно на тот час и разум твой велми помешал и нарушил». Не случайно тот раздел послания, в котором были изложены все доводы о правах Речи Посполитой на Ливонию, заключался следующим энергичным утверждением: «А с тобою, который хрестиянских народов и справ не сведом, одно своих диких и грубых, напрасно о том мовити».
Царь не только дикий варвар, но и жестокий тиран, которому нет места в христианском мире. Издеваясь над притязаниями Грозного на происхождение от византийских императоров, Замойский писал, что скорее всего он происходит не от кого иного, как от греческого тирана Фиеста, который подал на обед гостю его собственных сваренных детей, но царь далеко превзошел своего предка. Фиест погубил только двух детей, а царь — население целого города Новгорода. «Неволил, грабил, губил, нищил». По справедливости его можно приравнять к величайшим злодеям древности — Каину, Фараону и Ироду. Царь не только жесток, но и труслив. Когда началась война, он не посмел выйти в поле со своим войском, чтобы защитить свою страну от Батория. «И бедная кокош (курица. — Б.Ф.), — писал Замойский, — перед ястребом с орлом птенца своя крилами своими окривает, а ты, орле о двух головах... хороняешъсе».
Вызывающий характер послания ясно показывает, какие настроения господствовали в правящих кругах Речи Посполитой накануне возобновления войны. С Иваном IV обращались как с правителем, который уже бесповоротно проиграл войну и которому ничего не остается, как сдаться на милость победителя. Для надежд на новые успехи у польско-литовских политиков были как будто весьма серьезные основания. Из перехваченной после сражения под Торопцом переписки ясно следовало, что царь намерен избегать полевых сражений, а русские крепости, как показал опыт кампаний 1579—1580 годов, не могут противостоять огню вражеской артиллерии. В этих условиях здесь стало складываться убеждение, что настал самый благоприятный момент для того, чтобы не только решить в свою пользу спор из-за Ливонии, но и нанести Русскому государству такой удар, который навсегда бы положил конец его притязаниям на руководящую роль в делах Восточной Европы. В Варшаве не находили нужным скрывать, что главной целью нового похода будет Псков. «А как государь наш возьмет Псков, — говорил русским послам один из литовских магнатов, — и Лифлянская земля и без отдачи вашего государя будет за нашим государем». Но взятием Пскова планы руководителей похода не ограничивались. Не случайно из королевского лагеря было отправлено специальное письмо населению Новгорода. Напоминая о страшном разгроме города в 1570 году, король призывал новгородцев к восстанию против тирана. Так вырисовывались конечные цели военной кампании — оторвать от Русского государства весь северо-запад. Утратив этот край, Русское государство вряд ли смогло бы в дальнейшем выступать как равноправный партнер Речи Посполитой.
Правящие круги Речи Посполитой не считали нужным скрывать своих намерений от царя. «Вже, — писал ему Замойский от имени короля, — межи нами далей не о Ифляньты толко, але о все пойдет». Когда писались эти слова, армия Батория уже выступила в поход.
Положение было тяжелым. Русское государство по-прежнему находилось в международной изоляции. Продолжалась война со Швецией. На юге положение ухудшилось даже по сравнению с 1580 годом. Набеги крымских татар и ногайцев резко усилились, охватив большую территорию от Белева до Алатыря. Глава Ногайской орды князь Урус продал в рабство в Бухару находившихся у него русских послов, подчеркнув тем самым, что он не желает установления мира с Россией. Для сбора средств на продолжение войны потребовались чрезвычайные меры. Были отменены податные привилегии (даже для наиболее чтимых обителей, таких, как Кирилло-Белозерский или Иосифо-Волоколамский монастыри), «со всей земли для войны» «по розводу» собирался чрезвычайный налог «в государев подъем». Даже купцы английской Московской компании должны были внести в государеву казну одну тысячу рублей.
В сложившейся ситуации была и благоприятная сторона: так как власти Речи Посполитой не скрывали своих намерений, то можно было заблаговременно подготовиться к отпору. Во Пскове было собрано много пушек и пищалей, большие запасы пороха, ядер и продовольствия, туда перебрасывались войска из ряда соседних крепостей и из Москвы. С осени 1579 года в городе постоянно находился один из дворовых бояр царя — князь Иван Петрович Шуйский. Вызвав его в Москву, царь возложил на боярина главную ответственность за оборону города.
Охваченный тревогой царь ожидал известий с поля сражения и, боясь новых проявлений Божьего гнева, просил монастырскую братию о заступничестве перед небесными силами. 24 августа 1581 года он писал братии Соловецкого монастыря: «Смея и не смея челом бью, что есми Бога прогневал и вас, своих богомольцов, раздражил и все православие смутил своими неподобными делы и за умножения моего беззакония и ради согрешения моего к Богу, попустившему варваров христьянства разоряти».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
