бы обиженный взломщик не нажаловался начальнику тюрьмы.
— Я не скандалист какой, — рассуждал взломщик, когда он как-то раз остался с Полем с глазу на глаз в каменоломне. — Но обращение ты мне подавай уважительное. Посмотрел бы ты на ту черную кашу, что они мне подсунули! Глядеть — и то тошно. И это в день, когда положено сало! Разуй, парень, глаза, я тебе дело говорю. Ты ведь у нас новичок. А то они и тебе всучат эту пакость. Не ешь, погоди. Придержи ее до прихода начальства. Нет у них такого права — нас черной кашей кормить. Это и дураку ясно.
Затем пришло письмо от Марго, не сказать чтобы очень длинное.
«Дорогой Поль!» — говорилось в нем.
Мне очень трудно тебе писать, потому что я вообще не знаю, как писать письма, а тут еще эти ужасные полицейские будут его читать и вычеркнут все, что им не понравится, а я понятия не имею, что им нравится. Мы с Питером вернулись в Королевский Четверг. На Корфу было чудесно, но нам не давал покоя тамошний доктор — англичанин и страшный зануда. Дом мне разонравился. Буду его перестраивать. Что ты на это скажешь? Питер теперь граф — ты слышал? — и довольно мил, хотя завоображал; вот уж чего не ждала от Питера! Я, если можно, как-нибудь в свободное время заеду с тобой повидаться: после смерти Бобби П. у меня дел невпроворот. Надеюсь, книжек, еды и всего прочего у тебя достаточно. Интересно, вычеркнут они эту фразу или нет? Целую, Марго. Дорогой! В Нью-Маркете я встретила леди Периметр, и она со мной не поздоровалась. Представляешь? Бедняга Контроверс сказал, что, если я не буду себя вести как подобает, общество подвергнет меня остракизму. Правда очаровательно? Я, может быть, ошибаюсь, но, по-моему, молодой Трампингтон в меня влюбился. Как быть?
* * *
И вот Марго явилась собственной персоной.
Они увиделись впервые с того июньского утра, когда она отправила Поля в Марсель на помощь перетрусившим девицам… Свидание происходило в особой комнате для посетителей. За столом друг против друга сидели Марго и Поль, между ними — надзиратель.
— Руки на стол, — сказал надзиратель.
— В «гоп-доп» сыграем? — вяло пошутила Марго, и ее безукоризненно наманикюренные ручки появились на столе, рядом с перчатками и сумочкой.
Только тут Поль заметил, как загрубели его неуклюжие ладони. Минуту оба молчали.
— Я, наверно, ужасно выгляжу? — спросил наконец Поль. — Я ведь давно не гляделся в зеркало.
— Ну, может, самую малость mal soigné[84], дорогой. Тебе, наверно, не разрешают бриться?
— Обсуждать тюремный режим запрещается. Заключенным разрешается сообщать посетителям о состоянии своего здоровья, но жалобы и замечания касательно распорядка не допускаются ни под каким видом.
— Боже мой! — ахнула Марго. — Как же нам быть? О чем же разговаривать? Я, наверно, зря приехала. Ты не рад, милый?
— Коли хотите говорить на личные темы, не обращайте на меня внимания, леди, — добродушно молвил надзиратель. — Я здесь для того, чтобы заговоров не допускать. Если что и услышу, дальше меня не пойдет, а слышу я столько, что дай бог всякому. С женщинами вообще морока: то ревут, то в обмороки падают, то в истерику пускаются. С одной, — со смаком прибавил он, — падучая приключилась.
— То же, видимо, ожидает и меня, — вздохнула Марго. — Мне здесь что-то не по себе. Поль, да скажи же хоть слово, умоляю тебя!
— Как там Аластер? — спросил Поль.
— О, очень мил! Днюет и ночует в Королевском Четверге. Он мне очень нравится.
Снова молчание.
— Знаешь, — сказала наконец Марго. — Очень это странно: жила я, жила и вдруг поняла, что меня больше не считают порядочной женщиной. Я ведь тебе писала: леди Периметр со мной не здоровается. Она-то, конечно, просто вздорная старуха, но в последнее время это не единственный такой случай. Как тебе это правится?
— Не все ли тебе равно? — ответил Поль. — В конце концов, все они — зануды.
— Конечно зануды, но мне неприятно, что это они меня бросили. Мне все равно, но все-таки обидно, особенно за Питера. Тут ведь не одна леди Периметр, а и леди Вагонсборо, и Фанни Простотакк, и Спёрты — словом, все. Какая жалость, что все это началось, как раз когда до Питера дошло наконец, что он — граф… Это внушит ему всякие неправильные мысли, как ты находишь?
— Что новенького в Южной Америке? — резко перебил ее Поль.
— Поль, не будь злюкой! — прошептала Марго. — Ты бы этого не сказал, если бы знал, каково мне.
— Извини, Марго. Но я действительно хочу знать, как там дела.
— Дело мы сворачиваем. Нам мешает одна швейцарская фирма. Но, говоря словами Контроверса, к остракизму это никакого отношения не имеет. По-моему, я просто старею.
— Чушь! Всем этим мымрам за восемьдесят, а тебе еще до этого далеко.
— Я так и знала, что ты не поймешь, — ответила Марго и умолкла.
— Еще десять минут, — сообщил надзиратель.
— Все получилось не так, как мы хотели… — сказала Марго.
Они поговорили о том, где бывает Марго и что читает Поль. Потом Марго сказала:
— Поль, я пошла. Я больше не могу этого выдержать.
— Спасибо тебе, что пришла, — ответил Поль.
— Я приняла одно важное решение, — проговорила Марго. — Только что. Я выхожу замуж за Контроверса. Как это ни грустно, но выхожу.
— Это из-за того, что я так кошмарно выгляжу? — спросил Поль.
— Нет, просто так получается. Из-за того, что ты сказал, тоже, но в другом смысле, Поль. Я не могу поступить иначе. Понимаешь, милый? Это и тебе поможет. Только ты не думай, что это из-за тебя одного. Просто так уж вышло. Милый, милый, до чего же трудно это объяснить!
— Если желаете поцеловаться на прощанье, — вмешался тюремщик, — то тем, которые неженатые, это вообще не положено… Ну да уж для вас сделаю исключение!..
— О черт! — сказала Марго и не оглядываясь вышла вон.
Поль вернулся в камеру. Его ждал ужин — пирог с голубями, в крахмальной салфетке. Но Полю было не до еды: ему было больно оттого, что ему нисколечко не больно от всей этой истории.
Глава 5. Смертный час питомца закрытой школы
Дня через два Поль свиделся с Граймсом в каменоломне. Когда надзиратель отошел, Граймс сказал:
— Старина, я больше не могу. Мне здесь худо.
— От этого никуда не уйдешь, — ответил Поль. — По-моему, тут вполне терпимо — не хуже, чем в Лланабе.
— Но не для Граймса! — воскликнул Граймс. — Он изнывает в неволе, как жаворонок. Тебе-то все едино: ты любитель почитать,
