этом было какое–то волшебное очарование — словно каждый вечер ждешь, что произойдет что–то чудесное, но даже не подозреваешь, что именно». Бетти тоже нередко наведывалась в «Грейсленд». Если в этот момент — особенно по вечерам — звонила Анита, Элвис просил друзей говорить ей, что он занят.
Поток гостей казался бесконечным. На несколько дней прилетела из Голливуда Венеция Стивенсон. Буквально следом за ней нагрянула троица веселых 14-летних девчонок, с которыми он познакомился прошлой осенью (отец одной из них управлял гаражом, который патронировал Вернон). Они приезжали не в первый раз, и Элвис любил с ними дурачиться и даже драться подушками («С ним можно было хохотать, бороться, но стоило ему сказать «Стоп!», и он тут же успокаивался», — вспоминала одна из них), а потом Ламар отвозил их домой. Но чаще всех у него гостила все та же Анита, которая старалась видеться с ним чуть ли не каждый вечер, хотя за пару месяцев до этого сказала репортерам, что о каких–либо «серьезных» отношениях говорить еще рано.
По мнению Алана Фортаса, обстановка дружелюбия и безмятежного спокойствия установилась в доме благодаря миссис Пресли. «В «Грейсленде» никогда не устраивали диких вечеринок, — писал он. — Люди относились к дому с уважением, как к семейному гнезду. Там даже не выражались… если уж кто–то и произносил «Черт возьми!», то это означало, что этот человек разозлен дальше некуда… «Можете говорить что угодно, но никогда не упоминайте имя Божие всуе!» — предупреждал друзей Элвис. На стене у него висела фотография его класса, и, когда приезжал Джордж, он показывал на нее каждому и говорил: «Гляньте–ка, кто это там в верхнем ряду». Все начинали гадать: «Да кто же это, Элвис? Слишком плохо видно». — «Джордж Клайн, — отвечал он, заставляя своего друга краснеть от смущения и гордости. — В школе он был одним из немногих, кто хорошо ко мне относился».
Даже Вернон не мог быть счастливее — все приходили к нему за советами. Элвис доверил ему вести все денежные дела — и гордо расхаживал по участку, точь–в–точь как один из павлинов на лужайке. Зато Глэдис, похоже, так и не сумев привыкнуть к новому дому, явно пребывала в печали, всем своим видом демонстрируя покорность судьбе. «После того как они туда переехали, она никуда не выходила, — говорит ее сестра Лиллиан. — Раньше она хоть гуляла до бакалеи и обратно, но там в бакалею уже не походишь. Эта громадина была слишком велика для нее, и она ее не любила. Разумеется, она бы ни за что не сказала об этом Элвису». Когда тем летом приехал ее навестить кузен Фрэнк Ричардс с женой Леоной, Глэдис призналась ей: «Я самая несчастная женщина на свете». Да и Алан не раз был свидетелем того, как она «грустно сидит у окна на кухне, погруженная в размышления, или наблюдает за своими цыплятами на заднем дворе». Иногда она баловала себя кружечкой пива в компании Клиффа. «На Одюбон–драйв об этом и речи быть не могло, но в «Грейсленде» мы с ней два–три раза в неделю садились днем на кухне, наливали себе по кружке и болтали. Если нас за этим занятием заставал Элвис, он печально качал головой и говорил: «Господи, вы же попадете прямо в ад!» А она ему отвечала: «Сынок, нравится тебе это или нет, но мы с Клиффом выпьем пива». Он поворачивался и, продолжая качать головой, молча выходил из комнаты». Глэдис часто предупреждав Ламара, да и всех остальных тоже, что если Элвис вдруг сорвется и накричит, то в этом нет ничего страшного: «Когда он на тебя злится, всегда помни, что это только слова». Она знала его лучше, чем кто–либо, и могла определить, что он сделает, еще до того, как это сделал. Она очень боялась, что с ним что–то может случиться: «Надеюсь, что я уже буду в могиле. Потому что я не вынесу, если он умрет раньше меня».
В конце лета приехал Фредди Бинсток с новым материалом для записи, запланированной на сентябрь. «Я оказался в Мемфисе во второй раз, — рассказывал он, — надо было показать ему новые песни. Мне сказали, что он не встает раньше трех, а день был жаркий, и я решил окунуться в бассейне. Вдруг туда плюхнулась пара уток, и одна из них клюнула меня в ухо, и я пулей выпрыгнул на бортик… у него вообще было полно разной живности. Вокруг бассейна он поставил колонны и позже объяснил, что эта мысль пришла ему в голову после просмотра «Филадельфийской истории». Когда Элвис проснулся, он сразу принялся показывать мне все вокруг — он действительно гордился «Грейслендом», хотя и не говорил об этом вслух. Вечером мы отправились ужинать. К тому моменту я изрядно проголодался и надеялся, что ужин будет что надо. Мы выехали в двух лимузинах, и Элвис попросил этого толстяка Ламара позвонить в ресторан — в те времена телефоны в машине были большой редкостью — и заказать частный зал. Ясное дело, я подумал, что ужин будет выше всяческих похвал. Тут Элвис и говорит: «Мы можем сделать заказ прямо сейчас, а когда приедем, еда уже будет на столе и нам не придется ждать». Первый заказ состоял из гамбургера и оранжада, второй — из сандвича с ветчиной и сыром и пепси–колы, третий — сандвича с беконом и стакана молока и так далее в том же духе. Когда очередь дошла до меня, я, чтобы не выделяться, попросил сандвич с сыром и оранжад. А потом, когда пришла пора оплачивать счет — долларов четырнадцать–пятнадцать, — Элвис достал двадцатку и с важным видом бросил официанту: «Сдачу оставьте себе».
27 августа в 11 вечера на перроне вокзала столпились провожающие. Элвис отправлялся в стремительное турне по северо–западному региону, которое организовал Полковник. Ему предстояло выступить в пяти городах за четыре дня перед записью альбома под руководством Стива Шоулза, которая должна была состояться с 5 по 7 сентября. Он приехал на вокзал с родителями, а также с Джорджем, Ламаром и Клиффом, снова ставшими его компаньонами в турне. Вскоре следом за ними появились дядя Трэвис и тетя Лоррейн на своей машине, но в центре внимания была несомненно Анита. «Анита для меня — девушка номер один. Превосходная!» — объявил Элвис небольшой толпе поклонников и репортеров, собравшихся его проводить. Затем несколько раз обнял мать, которая, как повествует газета, «велела ему следить за собой, и выслушал напутствие отца. На прощание Анита
