свалился с новым жестоким приступом лихорадки и моя жизнь опять оказалась в опасности.
– Ну разумеется, – в смущении проговорила Ульрика, – любую историю можно рассказать двумя способами. Для меня все выглядело вполне очевидным… В споре с тобой я исходила из известных мне обстоятельств… Каждый может ошибиться.
– Да-да, истинная правда! И раз уж ты, милая Ульрика, признаешь свою ошибку в одном случае, допусти вероятность того, что ты можешь ошибаться и в другом. Коротко говоря, я запрещаю тебе впредь заводить разговоры о недуге Филиппа и ослушания не потерплю. Был он отравлен или нет, мне угодно, чтобы ты упоминала о нем только как об усопшем от болезни, и никак иначе. Молчи, Ульрика! Ни слова больше, умоляю!.. Друзья мои, – продолжал Густав, обращаясь к Оттокару и Леннарду, – посоветуйте, что мне делать. Последнее происшествие, должен признать, наводит на весьма неприятные мысли. Но с другой стороны, обстоятельства не менее убедительно свидетельствуют и против меня в деле расправы над герольдом, а тем паче в деле убийства юного Йоселина. Один из моих подданных был обнаружен неподалеку от трупа; на дыбе он с последним вздохом назвал меня подстрекателем к преступлению. Но Бог видит мое сердце и знает, что я невиновен. Точно так же и Рудигер может быть невиновен в нападении на мою дочь. Если, по счастью, в убийце еще теплится жизнь и мы сумеем вынудить у него признание…
– О! Он должен признаться! – воскликнул Оттокар. – Он непременно признается! А не захочет добром сказать правду – заговорит на дыбе…
– Но если он под пытками укажет на Рудигера…
– Тогда и дело с концом! В виновности Рудигера не останется никаких сомнений, и…
– Неужели? В таком случае получается, нет никаких сомнений и в том, что я убийца Йоселина. Разве моя вина не доказана столь же убедительно, любезный Оттокар, и такими же средствами?
Молодой человек покраснел и в смущении потупил голову. Общее молчание не нарушалось, покуда в зал не вошел слуга, доложивший графу следующее: на указанном бароном Оттокаром месте злодея не оказалось, однако встреченные в ходе розысков крестьяне рассказали, что они нашли среди скал юношу, обильно истекавшего кровью из неглубокой раны, и решили доставить его в замок, но по дороге случайно встретили франкхаймцев, которые признали в раненом любимого слугу своего сеньора, силой забрали его у них и поспешили увезти прочь из владений Орренберга.
Лишившись таким образом надежды выяснить что-либо у Ойгена, все единодушно почли за лучшее, чтобы Оттокар сейчас же, как и собирался, отправился к благородной Магдалене, сообщил ей о случившемся, попросил объяснить преступное поведение пажа и узнал у нее, расположен ли Рудигер предать забвению прошлые обиды, – Густав, со своей стороны, был по-прежнему готов к примирению, невзирая на подозрительные события сегодняшнего насыщенного вечера. Оттокар немедля тронулся в путь, а славный Леннард остался в замке Орренберг, чтобы дождаться исхода переговоров.
Глава VII
В глазах его я гнусный вижу грех,
А сумрачный, угрюмый лик скрывает
Жестокое смятение души.
«Король Иоанн»[80]
Прибытие Оттокара в замок Франкхайм повергло челядь в оторопь и замешательство. На всех лицах читалось подозрение и неприязнь, а когда молодой воин изъявил желание увидеть госпожу Магдалену, сенешаль[81] Вилфред ответил лишь угрюмым и сухим: «Прошу следовать за мной, господин рыцарь!»
Графиня была одна; появление племянника вызвало у нее почти такое же удивление, как у прислуги, и она приняла его с подчеркнутой холодностью. Но искренность и пылкость Оттокара быстро растопили лед суровости. Без лишних предисловий он принялся излагать дело, с которым прибыл, и лицо слушательницы понемногу просветлело.
Новость о взаимных чувствах Осбрайта и Бланки в равной мере изумила и обрадовала Магдалену. Она воздала высочайшие похвалы великодушию Оттокара, пожертвовавшего своею страстью ради общего блага, выразила полную уверенность в добродетелях прекрасной Бланки и горячее желание полюбовно покончить отвратительную распрю между семействами. Она с готовностью приняла клятвенные заверения Оттокара в непричастности Густава к убийству Йоселина, но очень боялась, что заставить графа переменить свое мнение будет трудно – особенно теперь, когда последние несчастливые события укрепили его убеждение во враждебности Густава. Известие об убийстве герольда, сказала Магдалена, возбудило в нем такой лютый гнев, какого даже она, хорошо знавшая неистовость мужа, от него не ожидала.
Оттокар поспешил прояснить упомянутое прискорбное событие, при котором сам присутствовал, и своим рассказом полностью оправдал Густава в глазах Магдалены, хотя она, зная природное упрямство своего супруга, вслух усомнилась, что представленные объяснения возымеют такое же действие и на него.
Молодой барон, в перечень чьих достоинств хладнокровие отнюдь не входило, вспылил до потери самообладания и сказал, мол, негоже сомневаться в чьей-то невиновности тому, кто сам находится под подозрением в прямой причастности к ровно такому же преступлению. Графиня настойчиво потребовала объяснений – и с удивленным негодованием, возраставшим с каждым следующим услышанным словом, узнала, что не далее чем нынче вечером один из слуг графа Рудигера пытался убить благородную Бланку и преуспел бы в своей попытке, кабы не Оттокар, вовремя подоспевший и повергший злодея наземь.
Оттокар все еще описывал со всей пылкостью влюбленного зверское покушение на жизнь Бланки, а графиня все еще внимала страшному обвинению, от ужаса не в силах прервать племянника, когда внезапно дверь распахнулась и в комнату ворвался Рудигер.
– Ты слышала, Магдалена? – прогремел он, в ярости топая сапогами. – Ты слышала?.. – Глаза графа остановились на Оттокаре и полыхнули страшным огнем. Побагровев лицом, он отшатнулся назад и в жуткой тишине несколько мгновений смотрел на юношу так, словно хотел испепелить взглядом. Наконец воскликнул удовлетворенным тоном: – Ага! Здесь! Он здесь! Эй! Вилфред! – И затем выбежал прочь из комнаты так же стремительно, как вбежал.
– Что бы это значило? – изумленно проговорила Магдалена, вся трепеща. – Этот грозный вид… это ужасное выражение лица, столь хорошо мне знакомое… Ах, я сейчас же должна утолить любопытство!
Она кинулась к окну, обращенному на передний двор, и кликнула старого привратника, как раз проходившего мимо. Едва тот вошел в комнату, графиня торопливо спросила, не приезжали ль в замок какие-нибудь незнакомцы в последний час и, если да, разговаривал ли с ними граф.
– Нет, сударыня, никаких незнакомцев, – отвечал старик, – но вот Мартин и сын его Ганс, земледельцы из Гельмштадта, они недавно прибыли, да, и весть привезли, прямо сказать, препечальную. Но раз вы спрашиваете, сударыня, видать, вы еще не знаете, что стряслось в Орренберге? Ах, черствые сердца! Ах, дикие варвары! Какими же зверьми нужно быть,
