Я целые месяцы старалась подготовить себя к наступающему дню рождения, зная, что Ральф где-то близко от моих границ. Я ожидала от него какого-нибудь знака, какой-нибудь угрозы. Я могла представить себе все. Но не это.
— Трутница? — спросил Джон. — Маленькая трутница. Кто послал тебе трутницу, Беатрис?
Я издала какой-то захлебывающийся звук и обратилась к Гарри, чья пухлая, нелепая фигура была моей единственной опорой и помощью в этом мире ненависти, который я создала вокруг себя.
— Это Каллер, — выговорила я в отчаянии. — Он собирается поджечь наш дом. Он скоро будет здесь.
И я бросилась к Гарри, будто тонула, и меня захлестывали волны, и только Гарри мог протянуть мне руку. Но его там не было. Туман сгустился в моей голове, все поплыло у меня перед глазами, и внезапно запахло дымом.
Я не вставала с постели, как какая-нибудь лондонская швея, умирающая от туберкулеза. Я ни о чем не могла думать. Я не хотела ехать в деревню. Меня не привлекали мои холмы и долины. Я знала, что где-то в укромном месте прячется Ральф, следя за моим домом горячими черными глазами. У меня не было никаких желаний, и я не вставала с постели. Я лежала на спине и не сводила глаз с фруктов, листьев и цветов, вырезанных на изголовье кровати. Такую землю я хотела бы иметь. Чтобы каждый мог есть все это и никто бы не голодал. И в глубине моего несчастного сердца я знала, что Вайдекр был именно такой обетованной землей, прежде чем я сошла с ума и разрушила себя и его сердце, потеряла любовь и землю.
Со мной обращались как с инвалидом. Повар готовил для меня самые деликатные блюда, но я не могла есть. Ко мне приносили Ричарда, но он совершенно не мог сидеть спокойно, и от его шума у меня начинала болеть голова. Селия часами сидела около моей постели, либо вышивая при ярком майском свете, либо читая мне вслух. Дважды в день заходил Гарри, неловко, на цыпочках, иногда с букетиком боярышника или колокольчиков. Джон тоже приходил, вечером или утром, в глазах его светилось любопытство, которое было сродни жалости.
Он замышлял что-то против меня. Чтобы понять это, мне не надо было подслушивать или красть его письма. Он вошел в сношения со своим отцом, с его остроглазыми шотландскими адвокатами, пытаясь спасти то, что осталось от его состояния. Пытаясь лишить наследства моего сына. Но я завязала мертвый узел. Я поручила адвокатам составить такой контракт, который могли расторгнуть лишь те, кто его подписал. И пока Гарри у меня в руках, будущее моего сына обеспечено. Джон ничего не мог поделать против меня. Но в эти майские дни он перестал меня ненавидеть. Он был для этого слишком хорошим доктором.
Под своими подушками я прятала две вещи. Одна из них, тяжелая и квадратная, была трутница. Кремень я, конечно, оттуда вынула, так как очень боялась огня и каждый вечер настаивала, чтобы Гарри проверял все камины. А внутрь трутницы я положила горсть земли, пропитанной кровью Ральфа. Я хранила ее все эти долгие годы, завернутую в тонкую бумагу, в моей шкатулке для драгоценностей. Сейчас я переложила ее в трутницу, которую прислал мне Каллер. Земля Ральфа для трутницы Каллера. Если бы я на самом деле была ведьмой, с этим можно было бы колдовать.
Я лежала, как заколдованная принцесса во сне, подобном смерти. Но Селия, сердобольная, всепрощающая Селия, пыталась спасти меня.
— Гарри сказал, что пшеница удалась очень хорошо, — заявила она однажды утром, в конце мая.
— Да? — безразлично отозвалась я, даже не повернув головы.
— Она уже высокая и серебристо-зеленая, — продолжала она.
Где-то далеко, в тумане, заполнившем мой разум, мелькнула картина созревающего поля.
— Да? — ответила я уже с бо′льшим интересом.
— Гарри говорит, что луг у дуба и Норманнский луг дадут урожай, которого еще не видывали. Огромные колосья на толстых упругих стеблях. — Селия не сводила с меня изучающих глаз.
— А на общественной земле? — Спрашивая это, я немного приподнялась и повернулась к своей свояченице.
— И там тоже все хорошо, — ответила она. — Урожай будет ранний.
— А новые поля на склонах холмов? — продолжала расспрашивать я.
— Я не знаю, — ответила Селия лукаво. — Гарри не говорил о них. Не думаю, что он ездил так далеко.
— Не ездил так далеко! — воскликнула я. — Он должен ездить туда каждый день. Этим ленивым пастухам только дай случай, и они мигом пустят на поле овец. А следом набегут кролики и олени. Ему каждый день следует проверять изгороди на новых полях.
— Это плохо. — Селия уже говорила прямо. — Только ты сама можешь сделать все как следует, Беатрис.
— Я еду, — не раздумывая сказала я и выскользнула из кровати.
Но три недели полной неподвижности не прошли бесследно, и у меня закружилась голова. Селия поддержала меня, и тут вошла Люси, неся мою бледно-серую амазонку.
— Но я еще в трауре, — возразила я.
— Год уже почти прошел, — сказала Селия. — Сегодня слишком жарко для черного бархатного платья. Надень это, ты ведь не собираешься выезжать из поместья и никто не увидит тебя. Ты будешь чувствовать себя в легкой одежде много лучше.
Меня не пришлось долго упрашивать, я быстро оделась и подошла к зеркалу.
Определенно я стала старше, и мое лицо потеряло то магическое очарование, которым светилось в то лето, когда Ральф любил меня. Однако морщинки, залегшие вокруг рта и между бровей, не лишили меня красоты. Я буду красива всегда, до самой смерти. И ничто не украдет у меня этого. Но что-то в моем лице стало другим. Изменилось его выражение.
Не обращая внимания на Селию и Люси, я подошла еще ближе к зеркалу. Волосы, кожа — все осталось прежним, но лицо стало другим. Когда Ральф любил меня, мое лицо было открытым, как открывается цветок мака ранним утром. Когда я желала Гарри, тайны не затеняли блеска моих глаз. И даже когда Джон ухаживал за мной, приглашал танцевать и накидывал на мои плечи шаль по вечерам, улыбка освещала мои глаза. Сейчас они оставались холодными, даже когда я улыбалась. Мое лицо стало замкнутым от тех тайн, которые мне приходилось скрывать. Мои губы были крепко сжаты, лоб хмурился. К своему удивлению, я поняла, что к старости мое лицо станет как у брюзги. Мне не удастся выглядеть женщиной, у которой было самое счастливое в мире детство и достойная зрелость. Я могу твердить себе, что жизнь доставляла мне все удовольствия, но мое лицо скажет, что жизнь моя была тяжелой, а за все удовольствия я дорого платила.
— Что случилось? — тревожно спросила Селия. Она поднялась со стула и подошла ко мне, обвив рукой мою талию.
— Посмотри на нас, — сказала я, и она обернулась к зеркалу.
