Через какое-то время уехала из страны и Нина Меламед. Тумаркины обосновались в Нью-Йорке. Отец и сын сперва стали партнерами старшего Тумаркина – брата Наума Аркадьевича, – а потом открыли собственное дело. Фаина поступила в Нью-Йоркский университет, решив получить специальность политолога. Вечно отторгающая от себя наиболее интеллектуальную и активную часть населения страна в очередной раз лишилась нескольких умных и талантливых своих граждан.
Иногда, находясь в Берлине или Дрездене, я ловил себя на неудержимом желании позвонить Мари или Фаине, однако знал, что вездесущая Штази – внешняя разведка Восточной Германии – тут же засечет мой звонок и меня возьмут в разработку или, что еще хуже, сообщат нашим «особистам». Тогда мне не избежать больших неприятностей. Оставался один, самый верный способ: переадресовывать их письма, полученные на мой домашний адрес, и таким же путем отправлять мои письма им. Долго, но надежно.
Какие все-таки разные Мари и Фаина… Я часто думал о том, как сильно могла измениться моя жизнь в случае, если бы я связал ее с той или иной из девушек. Это были бы два совершенно разных сценария развития. Но, видимо, обе они не были предназначены судьбой для меня. Слишком много противоречий и непреодолимых препятствий стояло между нами.
Глава 30
Прибыв в Москву в сорокапятидневный законный отпуск, я по совету Орловского тут же обратился во Всесоюзный научно-исследовательский институт советского законодательства (ВНИИСЗ) при Минюсте СССР с просьбой принять меня в очную аспирантуру. Согласно правительственному постановлению обучающиеся в очной аспирантуре освобождались от работы и службы. После удачной сдачи единственного приемного экзамена по специальности – сданные мною ранее кандидатские минимумы приравнивались к вступительным экзаменам – я получил приказ о зачислении. Копию приказа вместе с копией постановления правительства отправил по месту службы с просьбой уволить меня в запас.
В приподнятом настроении, предвкушая встречу с семьей и родным городом, я улетел домой. Но моя радость уже не была столь полной и самозабвенной, как прежде. За прошедшие годы я лучше узнал людей и то, что творится вокруг, и жизнь больше не казалась мне светлой сказкой. Порой она была чудовищно несправедливой и необоснованно жестокой, и, несмотря на все усилия властей втиснуть ее в неестественные рамки коммунистической идеологии, она искаженно, криво и косо текла по собственному руслу. Не по этой ли причине я потерял Мари, потом Фаину, был оторван от родных, страдал, терпел… хотя иногда и не вполне покорно.
Эта власть и этот народ с его готовностью быть одновременно жертвой и палачом схожи, как братья-близнецы. Если кто-то нарушает абсурдные правила игры, выбивается из общей самозабвенно страдающей массы, его или уничтожают, или вышвыривают за борт. Приходится раздваиваться, жить во лжи – дома, среди друзей, быть нормальным, естественным человеком, в обществе играть ходульную роль то патриота, то коммуниста и принародно одобрять любую вздорную идею недалеких, косных руководителей страны.
* * *
Через три с половиной часа лета я был дома. Без моего отца, Мари и Рафы родной город показался совсем другим. Да и люди казались другими – более загорелыми, слишком сильно жестикулирующими, одним словом, не такими, какими я видел их в своих воспоминаниях.
Вместе с мамой и братом навестили могилу отца. Вся семья вместе…
– Пап, ты слышишь, я вернулся, – прошептал я. – Насовсем. Мы все здесь, с тобой.
Поехал повидать тетю Асмик – маму Рафы. Она встретила меня с тихой радостью. Как же она изменилась! Передо мной стояла худая страдающая старуха, живущая только воспоминаниями. Вся квартира была увешана фотографиями Рафы, начиная с детских лет и до последних его дней.
– Спасибо, сынок, что навестил. Все так внимательны ко мне – и родственники, и друзья… У меня к тебе просьба. Помнишь, у Рафы была подруга-спортсменка, ее звали Юля? Ходили слухи, что она родила от Рафы дочь. Я тогда не отнеслась к этому серьезно, а теперь жалею. Проверь, пожалуйста. Если это подтвердится, убеди Юлю переехать ко мне жить. Квартира большая, в центре города. Тем более Юля здесь училась – людей знает, работу найдет. А я за внучкой буду присматривать.
Обдумывая слова тети Асмик, отправился домой. От дома Рафы до моего двадцать минут пешком, но дорога проходит через самые оживленные улицы города, поэтому спустя три часа я еще не дошел до дома – на каждом шагу попадались знакомые, которые приглашали меня выпить кофе и поговорить.
– Давид, ты меня не узнал? – высокий молодой мужчина с внешностью Сиско Кида [63] , с татуировками на груди и руках, в яркой красно-белой сорочке с короткими рукавами и легких желтых мокасинах, с золотой цепью на шее и таким же браслетом на запястье левой руки, остановил меня и попытался обнять.
– Извини, красавчик, – отстранился я. – Что-то не припомню.
– Какие обиды, брат, мы же с тобой друзья детства! Я Эдик, сын Папина, молочного брата твоего отца.
– Эдик! Вот ты какой стал! Давно не виделись… кажется, со школы? Если не ошибаюсь, ты не то в Ленинграде, не то в Москве обосновался.
– В Москве. Работаю в Министерстве сельского хозяйства. Ну и так, по мелочи… имею собственное интересное дело. Потом при случае расскажу.
– Рад за тебя. Как родители? Передавай им привет. Слушай, прости, меня дома ждут. Еще увидимся!
– Ты, Дав, от меня не отмахивайся, я тебя все равно найду – живем-то рядом. К тому же у меня есть к тебе одно предложение.
Вокруг нас уже собралась небольшая толпа знакомых, в том числе и Рубик Втвт.
– Ребята, честно, домой пора. Я еще две недели здесь пробуду, со всеми увидимся! Эдик, о делах поговорим подробнее, когда встретимся. Пошли, Рубо.
– Кстати, Дав, – вспомнил по дороге Рубик, – на днях я на улице встретил Иветту, твою подругу. Помнишь, по твоей просьбе я ей пианино вез из Баку? Какая она красивая! Говорит, скоро выходит замуж за этого лысого взрослого мужика.
– А я думал, она уже замужем.
– Нет, пока нет. Она очень просила, если будешь в городе, дать ей знать.
– Нет, Рубо. Иветта осталась в прошлой жизни вместе с моей молодостью. Туда я уже не могу и не хочу возвращаться. Начну все сначала.
* * *
Дома уже были гости – мои тети, двоюродные сестры, другие родственники. За столом вспоминали отца, немножко поплакали. После ужина молодежь собралась в кабинете и на балконе. Все поздравляли меня с окончанием службы, одновременно удивляясь тому, что я, имея шанс занять неплохую должность в прокуратуре республики или в Москве, поступил в очную аспирантуру. Много спрашивали о Германии.
– Знаете, друзья, у меня такое впечатление, что я вернулся после взятия Рейхстага. Сравнительно тяжело мне было в Туле и Кокчетаве, а вот служить в Котбусе – одно удовольствие. Память о четырех членах семьи, погибших на войне, еще свежа, но должен вам сказать: немцы – чудесный народ! Я полюбил их за порядочность и добродушие, простоту, скромность, трудолюбие, а главное – за удивительную чистоплотность. Как бы мне хотелось, чтобы и армяне, и русские, и другие наши народы были такими, как они…
О Мари никто не заговаривал, но я понимал, что этот вопрос висит в воздухе, как грозовая туча. Пришла радостная и смущенная вниманием многочисленных гостей Тереза. Несмотря на значительные внешние отличия, иногда она очень напоминала Мари.
– Как я рада, что ты дома, Давид! Тебя сегодня видели в городе, вот я и примчалась сюда.
– Жаль, что твоя сестра относится ко мне не так, как ты, – невесело пошутил я.
– Знаешь, сегодня или завтра ночью Мари тебе позвонит и сообщит интересную новость. А еще одна новость у меня – в ноябре я выхожу замуж! Ты же мне брат и останешься им, несмотря ни на какие обстоятельства, понятно? Так что ты просто обязан присутствовать!
– Конечно, сестренка!
Интересно, о какой новости говорила Тереза? Вряд ли Мари объявит, что возвращается, ведь прошло уже больше трех лет. Она полностью освоилась в Париже, стала самостоятельной, судя по всему, уже и материальные проблемы решила. А может, и мужчину нашла, кто знает. До меня доходили слухи, что ювелир Дашян упорно добивается руки Мари и всячески помогает ее семье… Неприятно даже думать об этом. Две сестры, но какие они разные! Старшая, щедро одаренная красотой, женственностью и умом, не защитила свою любовь, оказалась непостоянной. А младшая, более простая, прислушалась к голосу сердца и, несомненно, будет счастлива. Возможно, Мари добьется благополучия и стабильности, но не сможет выкинуть из памяти молодые годы и первую любовь. Воспоминания будут мучить ее всю жизнь.
* * *
– Мама, уже поздно. Иди спать, скоро я тоже лягу.
– Нет, подожду. Хочу знать, что скажет Мари.
– Мам, что она может сказать нового?
Ровно в полночь прозвучал междугородный звонок.
– Давид, я так рада, ты даже не представляешь! Наконец-то закончилась твоя проклятая служба, ты свободен! У нас начнется совсем другая жизнь!
