Сначала я услышала:
— Смотри, какой красавчик. М-м-м… персик, а не мужик.
Я опасливо приоткрыла один глаз и просканировала окружающее пространство, но никого кроме нас троих не увидела.
— Тебе-то ведьмы чем не угодили? — спросил Димка у Элозии, а я нахмурилась, потому что к первому невидимому голосу присоединился второй:
— Персик, не спорю. Только, попрошу заметить, персик небритый и чужой.
Я незаметно приоткрыла глаз и покосилась на Диметриуша. Это они про него, что ли? Персик? Серьёзно?
— К тому же демон, — в третьем голосе послышалась брезгливость. — Я их и при жизни-то не очень, а уж после…
«Что там прабабка говорила про шизофреников в моём роду? — мрачно подумала я. — Похоже, я стану первым случаем…»
И тут в диалог вступил четвёртый голос. Он тихо ахнул:
— Девочки! Она же нас слышит. Эй, ведьма, дай знак, если ты там живая!
«Пациент скорее мёртв, чем жив», — прошамкал в моей голове голос совы из мультика про Буратино, и спустя мучительное мгновение тишины одна из невидимых мне любительниц чужих персиков громко всхлипнула:
— Божечки, неужели наконец обещанная свобода?
И была в этом голосе надежда, замешанная на страхе. И была в этом голосе боль. И было столько удивления и наивной растерянности, что моё сердце защемило от жалости, хотя в тот момент я ещё не знала, что произошло в этой комнате и почему. Об этом я узнала миг спустя, когда окружающая действительность полностью исчезла, и на смену невидимым голосам пришла вполне осязаемая картинка.
Я увидела девочку лет четырнадцати, на ней был длинный сарафан, задравшийся с одной стороны так, что были видны круглые коленки с зелёными следами от травы. Она лежала на сбитых вместе досках, словно на плоту, который выбросило на берег, руки её были связаны, а из окровавленных запястий медленно стекала на чёрную землю юная жизнь.
— Отпусти, — прошептала она, глядя на склонившуюся над ней женщину, в живых испуганных глазах плескалась обида и боль. — За что? Отпусти, а… Ты же тётка моя…
— Не за что, а во имя чего, — деловито исправила женщина с некрасивой фиолетовой бородавкой на носу.
— Пожалуйста…
— Не ной, не просто так умираешь, а во славу Светлой матери.
— Ненавижу тебя, — прошептала девчонка, и страх в глазах сменила лютая ненависть. — Сдохнешь. И ты, и богиня твоя кровавая. Сдохнешь, сдохнешь…
— …сдохнешь! — картинка изменилась, но суть осталась прежней. Это была другая девушка, и место деревянного настила занял жестяной стол с желобком для вытекающей из разрезанных запястий крови.
Менялась обстановка в комнате, менялись жертвы, менялись палачи. Неизменным оставалось лишь одно: слова страшного проклятия, что срывались с уст умирающих ведьм. И чем больше их было произнесено, тем тяжелее мне становилось дышать, словно каждое слово тяжёлым камнем ложилось на мою душу. Ещё одно, и ещё, и ещё, пока я не оказалась полностью погребённой под булыжниками чужой ненависти.
Я видела, как, охваченная живым пламенем, сгорела ведьма с отвратительной бородавкой на носу. Я ощущала вкус пепла на губах, когда смотрела на смерть Яна Фоллетского. А голоса всё шептали и шептали о своей ненависти, и каждая находила оправдание, и каждая не хотела отказываться от права на месть. В конце концов, я не выдержала.
— Хватит!!! — прокричала я и, несмотря на то, что из моего горла не вырвалось ни звука, жуткие картинки прекратили транслировать в мой мозг. — Господи…
Меня трясло так, словно это не они, а я сама умирала в этой комнате много раз, по очереди за каждую из них, с тем лишь отличием, что жизнь внутри меня не могла позволить мне желать кому-то смерти.
— Мы давно уже не верим в Бога, — проговорила одна из убитых в этом жутком помещении девушек. — Но вера в справедливость в нас пока ещё жива… Скажи, ведьма, готова ты рискнуть собой, чтобы освободить измученных ожиданием сестёр?
Я на мгновение задумалась, а потом ответила решительно и твёрдо:
— Нет.
Жертвовать собой ради тех, кто и так давно умер? Не поймите меня неправильно, мне их всех до слёз жалко, но умирать я не готова категорически. Уж точно не сейчас, когда я отвечаю не только за свою жизнь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Раз предки наградили тебя умением слышать голоса нуждающихся, значит готова, — возразили мне, и я мысленно прокляла вредную родственницу. Вот уж одарила внучку, так одарила! Чтоб ей пусто было! — Не ной. В отличии от нас ты живая, можешь попытаться всё исправить, а мы поможем.
В следующий момент они заговорили все разом, и в мою бедную голову хлынуло столько информации, что я безмолвно взвыла. К счастью, мои невидимые собеседницы быстро поняли, что так у нас ничего не получится, и в дальнейшем со мной разговаривала только одна.
— Каждая из нас умерла в этой комнате, — проговорила она. — Нас убили разные люди и в разные времена, но цель у них была одна. И понимание того, что они не отступят, что смерти будут продолжаться, не даёт покоя. Мы всё ещё ненавидим. Знала бы ты, какая это пытка: быть мёртвой, но при этом ощущать ненависть… Хотя нет, лучше бы тебе этого никогда не узнать… Но ты нас слышишь, а значит, можешь помочь. Значит, этот порочный круг будет разорван, и…
— И я не могу сейчас рисковать своей жизнью, — мрачно перебила я. — Не имею права.
— Мы знаем об этом, — развеселилась мёртвая ведьма. — Мы с девочками видим твою жизнь, поэтому только просим и даже готовы принять отказ…
В наступившей после этой фразы тишине я услышала звон чьих-то разбившихся надежд и застонала. Проклятье! Ну, почему я такая!? Почему не могу просто наплевать и отвернуться? Будто бы мне своих проблем мало!
— Помоги нам, — молила мёртвая ведьма, в чьём роду был змей-искуситель, не иначе, — и мы не останемся в долгу… Вся наша память, все наши знания, всё, что нам досталось при жизни и о чём узнали после смерти… Такой подарок тебя точно не оставит равнодушной.
Я сомневалась до последнего. Даже когда мне стали объяснять, что нужно сделать для того, чтобы символ развоплощения заработал, и как направить вектор, чтобы на его работу были затрачены не мои силы, а силы Элозии Фоллетской, я сомневалась. Теоретически мне нужно было лишь несколько раз шевельнуть пальцем. Практически — убить человека.
А затем ведьмы по очереди стали делиться со мной своими знаниями… И я больше не сомневалась. Теперь я знала, почему пропадали переселенцы на Тринадцатом. Знала, почему Охотники так активизировались в последние несколько десятилетий, знала, почему погибла моя прабабка и сотни других ведьм, знала, что случилось с Бусей и как ей помочь, куда исчез Вовочка И и где искать Наталию Бьёри — её физическое тело и сосуд с душою…
И я больше не сомневалась. Я посмотрела на Элозию Фоллетскую, которая на всю катушку включила суккуба, пытаясь совратить моего Диметриуша, и хрипло произнесла:
— Смотри, чтоб от сладкого попа не слиплась.
А дальше всё, как в тумане. Не помню, что говорила, не понимаю толком, что делала, действовала на инстинктах, потому что знаний теперь было так много, таких разных, что мне понадобится год на то, чтобы их систематизировать. Внутренний же голос между тем подсказывал, что это года нет ни у меня, ни у Димки, ни у Наталии Бьёри и Василисы Лиходеевой.
К счастью, Диметриуш не задавал лишних вопросов. Тревожился, хмурился, но при этом старался держаться как можно ближе. А потом мы очутились там, где, если верить воспоминаниям умерших ведьм, все и началось много сотен лет назад. В Доме Онсы.
Говорят, он стоит здесь с тех самых пор, когда боги жили среди людей. Онса творил. Урса бережно хранил творения старшего брата, а Сурх освещала жизни обоих своею красотой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Нет, ни одна из ведьм не обладала сведениями о тех временах — легенды о жизни богов я читала в библиотеке Института и в Димкином кабинете. А вот свидетели тому, что произошло, когда Урса прогнал свою возлюбленную, отказавшись от неё, нашлись.
В пятый день первого весеннего месяца в месте, которое на Тринадцатом принято называть Эдемским садом, отвергнутая Богиня родила девочку.
