Я услышал облегченный вздох Айши.
— Наконец-то, — сказала она. — Сейчас мы войдем в лоно Земли, где начинается сама Жизнь, проявляющаяся в людях и животных, в каждом дереве и цветке.
Она поспешила вперед, а мы, спотыкаясь, потащились за ней; чаши наших сердец были переполнены смешанным чувством смятения и любопытства. Что мы увидим? Мы шли через тоннель, а вспышки неведомого света — они напоминали лучи, которые маяк бросает на темные воды, — становились все ярче и ярче. И это было еще не все, ибо вспышки света сопровождались ужасающим шумом, похожим на гром или грохот рушащихся деревьев. Наконец тоннель — позади, и… О силы небесные!
Мы стояли в третьей пещере, футов пятьдесят в длину и высоту и тридцать в ширину. Она была, как ковром, устлана тончайшим белым песком, и стены здесь были гладкие. Пещера была не такая темная, как предыдущие, ее заполняло мягкое розоватое сияние; трудно вообразить себе что-либо более прекрасное. Вначале, однако, мы не видели вспышек и не слышали громоподобного шума. Пока мы рассматривали эту удивительную картину, недоумевая, откуда струится розовое сияние, случилось нечто, вселяющее одновременно страх и восхищение. В дальнем конце пещеры послышался громовой скрежещущий звук — звук этот наводил такой ужас, что мы все задрожали, а Джоб рухнул на колени, — и в тот же миг там появилось огненное облако, или, вернее, огненный столп, многоцветный, словно радуга, и ослепительный, словно молния. Примерно секунд сорок он ярко пылал и грохотал, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, затем мало-помалу ослабел и прекратился, одновременно куда-то исчезло и пламя, оставив после себя все то же розоватое свечение.
— Подойдите ближе, ближе! — закричала Айша ликующим голосом. — Вот он, Источник Жизни, ее Сердце, бьющееся в груди всего мира. Вот она, субстанция, дарующая энергию всему живому, вот он, Дух, без которого наша Земля остынет и умрет, подобно Луне. Подойдите ближе, омойтесь в живом огне и ваша убогая суть обретет истинную жизнь во всей ее девственной силе, не ту жизнь, что сейчас еле тлеет в вашей груди, профильтрованная через тысячи промежуточных существований, а ту, что бурлит здесь, в источнике и гнездилище Земного Бытия.
Следом за ней мы прошли сквозь розоватое свечение в глубь пещеры, пока не достигли места, откуда вырывалось пульсирующее пламя. Мы все чувствовали прекрасное дикое одушевление, такую необыкновенную в своем великолепии полноту жизни, по сравнению с которой наибольшие приливы энергии, что мы когда-либо испытывали, казались незначительными, ничтожными. То было воздействие пламени; хотя само оно и исчезло, его невидимая эманация продолжала на нас влиять, мы ощущали себя могучими исполинами, стремительными орлами.
Здесь мы и стояли, переглядываясь в этом дивном свечении и громко смеясь — смеялся даже Джоб впервые за всю эту неделю; у всех нас было необыкновенно легко на сердце, ум переполняло божественное опьянение. Я ощущал в себе разнообразные гениальные способности. Я мог бы говорить белым стихом, не менее прекрасным, чем Шекспир; меня осеняли всевозможные великие идеи; мой дух как будто бы сбросил с себя тяжкие оковы плоти и свободно парил на недосягаемой прежде высоте. Описать мои ощущения было невозможно. Во мне ключом била жизненная сила, клокотала невероятная радость; мысли получили небывалую тонкость и глубину. Я как будто переродился, мое «я» обрело неожиданное величие; и все пути возможного были открыты для шагов Реальности.
Пока я радовался замечательной энергии моего новообретенного «я», откуда-то издали донесся устрашающий гул — гул становился все громче и громче и наконец обратился в грохот и рев, который воплотил в себе все самое ужасное и в то же время великолепное, что только может быть в звуке. Грохот и рев все ближе и ближе, совсем уже рядом и кажется, будто это катится колесница грома, влекомая конями молний. И неожиданно перед нами возникло ослепительно-яркое многоцветное облако, оно медленно поворачивалось, а затем, сопровождаемое все теми же громовыми раскатами, удалилось неизвестно куда.
Мы все были так потрясены этим поразительным зрелищем, что опустились на колени и спрятали лица в песке; только Она продолжала стоять, простирая руки к огню.
— О Калликрат, — сказала Айша, когда многоцветное облако скрылось, — настал великий миг. Когда пламя снова вспыхнет перед нами, ты должен в него вступить. Сбрось все свои одежды, потому что пламя спалит их, хотя и не может повредить тебе. Ты должен простоять, сколько выдержишь; старайся вобрать пламя в самую глубь сердца, подставляй ему все тело, чтобы ничего не потерять из даруемой им силы. Слышишь меня, Калликрат?
— Я слышу тебя, Айша, — ответил Лео. — Я не трус, но признаюсь, что этот бушующий огонь внушает мне страх. Откуда мне знать, не сожжет ли он меня дотла, так что я утрачу не только свою бренную плоть, но и тебя? И все же я готов исполнить твое желание, — добавил он.
Айша на минуту задумалась, затем сказала:
— В твоем опасении нет ничего удивительного. Скажи мне, Калликрат, если я в твоем присутствии вступлю в пламя и выйду из него невредимая, обретешь ли ты необходимую решимость?
— Да, — ответил он, — я вступлю в пламя, даже если мне суждено погибнуть. И не откажусь от своего слова.
— И я тоже! — вскричал я.
— Что я слышу, мой Холли! — Она громко рассмеялась. — Ты же говорил, что не хочешь долголетия. Что заставило тебя переменить это решение?
— Не знаю, — ответил я, — но я испытываю непреодолимое искушение войти в огонь и жить долго.
— Ну что же, — сказала она, — я вижу, в тебе еще сохранились проблески ума. Смотрите, сейчас я вновь омоюсь в живительном пламени. Может быть, я смогу стать еще прекраснее и удлинить срок моей жизни. Если нет, то со мной не произойдет ничего плохого.
— Есть и еще одна, более важная причина, — продолжала она после короткой паузы, — почему я хочу омыться в пламени. Когда я сделала это в первый раз, мое сердце было переполнено страстью и ненавистью к этой египтянке Аменартас, с того самого злополучного часа страсть и ненависть неизгладимо отпечатались на моей душе, тщетно я пыталась от них освободиться. Но теперь все иначе. Я счастлива, ничто не нарушает чистоты моих мыслей, и так будет всегда. Вот почему, Калликрат, я собираюсь совершить вторичное омовение: я хочу освободиться от всякой скверны и стать подобной тебе. И ты тоже, вступая в огонь, очисть свое сердце от зла, будь в сладостном довольстве и спокойствии. Освободи крылья своего духа, углубись в божественное созерцание: вспоминай о поцелуях своей матери, сосредоточь свои мысли на высшем благе, которое когда-либо парило в безмолвствующих твоих снах. Ибо из семени того, что ты есть сейчас, в этот решительный миг, произрастет твое грядущее бессмертное «я».
