услышав, кто звонит, обомлел от ее наглости и в конце концов бросил трубку. Труппа Большого театра улетела на гастроли без Плисецкой, а также и без Алексея Ермолаева, еще одной звезды, заподозренной в желании остаться.
В конце концов, судьбу выездов Плисецкой решил Хрущев, взяв на себя ответственность за ее возвращение с гастролей из Америки весной 1959 года. Перед той поездкой Майю Михайловну вызвали к Александру Шелепину, к тому времени сменившему Серова. «Железный Шурик» и довел до нее монаршию милость: «Никита Сергеевич вам поверил!» Шелепин разрешил встретиться в Америке с двоюродными братьями, а про Щедрина мрачно пошутил: «Пускай на роялях спокойно свои концерты играет. Мы ему рук в заклад рубить не будем. Вот если не вернетесь…» — и погрозил пальцем. Одна из первых рецензий на балет с Плисецкой заканчивалась словами: «SPASIBO NIKITA SERGEEVITCH!»
Таким образом, перспективный советский композитор Родион Щедрин оставался в качестве заложника в своей московской квартире на Кутузовском проспекте, щедро оснащенной подслушивающими устройствами — жучками (они забрались даже в кровать, о чем стало известно уже в 1990-е годы). Творческие семьи власти старались не выпускать вместе за границу — а вдруг сбегут, останутся! С другой стороны, это выглядело как забота о моральном облике советской семьи и крепости брачных уз — своего рода испытание разлукой.
В апреле 1959 года в аэропорту Нью-Йорка артистам устроили грандиозную встречу, оно и понятно: столько лет Большой театр сидел за «железным занавесом» и вдруг на тебе — приехали! Кто встречал их? Конечно же Соломон Юрок, он бросился к Плисецкой: «Прилетела? Выпустили? Послушали меня?..» Он не раз уговаривал министра культуры Екатерину Фурцеву отпустить балерину на гастроли, суля советскому бюджету огромные барыши от ее выступлений на лучших сценах мира. А в это время в квартирке на Кутузовском не находил себе места Родион Щедрин. Он повесил на стене у телефона календарь, в котором каждый день зачеркивал цифры — всего их было семьдесят три, столько продолжались гастроли Большого в Америке. Они созванивались почти ежедневно, бывало, что и дважды в день. Тут, конечно, вспоминается песня Владимира Высоцкого с его мольбой в адрес телефонистки:
Девушка, здравствуйте!
Как вас звать? Тома.
Семьдесят вторая!
Жду, дыханье затая!
Быть не может, повторите,
Я уверен — дома!
А, вот уже ответили…
Ну, здравствуй, — это я!
Вот так и звонили, сегодня с трудом верится, что возможность поговорить с близким человеком зависела тогда от девушки-телефонистки с порядковым номером, которая «соединяла». Иногда надо было сидеть битый час дома, у аппарата, ждать «соединения», а потом оплачивать счета. Понятно, что у Щедрина все деньги только и уходили на телефонные разговоры с Америкой. Все эти дни домработница курсировала между домом и сберкассой, сотрудницы которой шутили: «Не иначе как Плисецкая мужа приворожила!» Вернувшуюся из Америки Плисецкую чуть ли не расцеловал на приеме Хрущев, мол, молодец, не подкачала! Майя Михайловна так и не решилась остаться за границей, хотя ей не раз предлагали помощь, например Ингрид Бергман.
Плисецкая — боец, каких мало, ей палец в рот не клади. Но тихий, будто пришибленный Рихтер вряд ли мог сделать или сказать какую-то гадость советской власти: дают дышать, и уже хорошо, и на том спасибо! Но порой отношения с чиновниками были подобны хождению по минному полю, когда не знаешь, когда и где рванет. Вот, например, история поэта Константина Ваншенкина и его едва не сорвавшейся поездки в Италию. Партсобраний в Союзе писателей он не пропускал. Однажды году в 1965-м на одном подобном совещании, выбиравшем делегатов на Всесоюзный съезд писателей, он вдруг встал и сказал: «А почему в списке делегатов нет таких известных писателей, как Александр Бек, Владимир Солоухин, Юрий Трифонов, Юлия Друнина, но зато есть Агния Кузнецова?» А дело в том, что детская писательница Агния Кузнецова приходилась супругой самому Георгию Маркову, большому писательскому начальнику.
Мало того что Ваншенкин предложил вместо Кузнецовой выбрать Александра Бека (автора «Волоколамского шоссе»), так он еще и прямо обратился к Маркову: «Георгий Мокеич, ну нельзя же так!» (как рассказывал Константин Яковлевич, лицо Маркова в эту минуту приобрело «свекольный» цвет). Что тут началось! Такой шухер поднялся, что трудно даже себе представить. На трибуну залезла другая детская писательница — Мария Прилежаева и давай вовсю долбать Ваншенкина: «Да как он мог! Оскорбить такого человека!» и т. д. и т. п. Видимо, у всех детских писательниц есть очень сильное чувство взаимовыручки.
Предложение Ваншенкина так и не было поставлено на голосование. Никто и рта не посмел раскрыть в его поддержку. Писательский народ, видимо, побоялся по примеру Ваншенкина идти с открытым забралом, зато в фойе человек пятьдесят пожали ему руку. Но это же в фойе! А вскоре наступила развязка. Из списка делегатов выкинули самого Ваншенкина. Только это был уже иной съезд — советская делегация отправлялась в Рим на конгресс Европейского сообщества писателей, членом которого состоял Ваншенкин. Он сразу понял, что к чему и кто именно вычеркнул его фамилию. Италии ему было не видать…
Другой бы на месте Ваншенкина просто заткнулся, но не таков был Константин Яковлевич. Ведь он же десантник. А десантники бывшими не бывают. Раз уж дернул за кольцо — так прыгай. Вот и Ваншенкин прямиком отправился не куда-нибудь, а в родной Центральный комитет. Там его выслушал исполнявший обязанности завотделом культуры Георгий Куницын (исключительной порядочности был человек). Он сразу же позвонил кому надо и попросил Ваншенкина перезвонить ему на следующий день. И вот буквально через час после возвращения домой со Старой площади Ваншенкину звонят из Союза писателей и на голубом глазу спрашивают: «Константин Яковлевич, да что же вы сразу к нам не пришли? Вы в Рим на поезде хотите ехать или на самолете?»
Такая вот интереснейшая история. Ваншенкин — он такой был, на нем где сядешь, там и слезешь. А ведь действительно — разве можно писателями пренебрегать? Правда, после этого Ваншенкину лет двадцать не давали Госпремию СССР. Присвоили только при Горбачеве, в 1985 году. Многие тогда удивлялись: «А разве Ваншенкин до сих пор не лауреат?» Как вы понимаете, председателем комитета по госпремиям был все тот же Марков.
Писатели тогда по заграницам разъезжали много, ездили и в Китай, пока в конце 1960-х годов не испортились отношения между двумя странами. Ваншенкин рассказывал автору книги, как приехавших в Поднебесную писателей повели обедать в ресторан. Официанты спрашивают: что вам приготовить? Никто ничего оригинального не придумал — пришлось есть то, что принесли, то есть не собак, конечно, но острую и противную местную пищу. Лишь Ваншенкин нашелся и
