следил за тем, чтобы не есть нездоровой пищи. Переутомление у меня тоже не сверхсильное, ведь я, вопреки всему, сохраняю хорошее настроение, так что переутомление возникло от слабости. Мне кажется, все должно пройти. Но ты понимаешь, что, если мне станет хуже и болезнь примет опасный оборот, она может оказаться тифом или тифозной горячкой.
Собственно говоря, думаю, что это не тиф, только по следующим причинам: 1) я много бывал на свежем воздухе, 2) как уже говорилось, даже когда я сильно недоедал, я из предосторожности ел только самую простую пищу вместо всякой дряни в дешевых ресторанах и 3) я сохраняю спокойствие и безмятежность вопреки всему.
Так что поживем – увидим. Не волнуйся обо мне, потому что я сам не волнуюсь. Я продолжаю считать, что, даже если у меня поднимется температура, я жил и питался слишком просто, чтобы болезнь так легко приняла опасный оборот. Ведь то или иное происходит не само собой, у всего есть свои причины.
Напиши мне поскорее, потому что мне это необходимо.
Что касается возвращения в Нюэнен – сообщи, как, по-твоему, будет лучше.
Но я там не нужен, кто-нибудь вроде, например, садовника Рейке не хуже меня справится с упаковкой и отправкой. Но ближе к марту, если это для чего-нибудь будет полезно, я буду готов на это.
Всего доброго, жму руку.
Твой Винсент
559 (450). Тео Ван Гогу. Антверпен, суббота, 6 февраля 1886, или около этой даты
Дорогой Тео,
твое письмо и вложенные в него 25 франков получил, благодарю за то и другое. Очень рад, что ты одобряешь мой план: приехать в Париж. Думаю, это поможет мне продвинуться вперед; в то же время, если я не поеду, тут легко может случиться пустая трата времени, потому что я слишком долго вращаюсь в одном и том же кругу и делаю одни и те же ошибки. Кроме того, и для тебя, думаю, будет неплохо приходить домой, в собственную мастерскую. Впрочем, я должен сказать о себе то же самое, что ты пишешь о себе: ты во мне разочаруешься.
И все-таки это хороший способ объединиться. И все-таки это поможет нам лучше понимать друг друга.
Что рассказать о моем здоровье? Я продолжаю верить, что смогу избежать серьезной болезни, но мне понадобится время, чтобы окрепнуть. После того как мне запломбируют еще два верхних зуба, верхняя челюсть, с которой было хуже всего, будет в порядке. Мне надо заплатить за нее 10 франков, а потом выложить еще 40 франков, чтобы привести в порядок нижние зубы.
Приведя зубы в порядок, я сброшу несколько годов из тех 10 лет, которые, судя по моему внешнему виду, провел в одиночном заключении. Ведь из-за плохих зубов – в наше время они встречаются не часто, поскольку их теперь так легко чинить, – так вот, из-за плохих зубов физиономия выглядит очень запущенной.
Кроме того, даже если я буду питаться тем же, чем и до сих пор, пища будет лучше перевариваться, если я стану хорошо разжевывать ее, и тогда мой желудок, возможно, придет в норму.
Теперь я понимаю, что мне действительно было очень худо, и, как ты сам пишешь, если бы я не принял мер, последствия могли бы быть печальными. Но постараюсь привести себя в порядок.
Несколько дней я не работал и несколько раз пораньше лег спать (а то из-за работы в клубах получалось, что я ложился около часу или двух). Я чувствую, что становлюсь от этого спокойнее.
Получил письмо от мамы, она пишет, что в марте они начинают паковать вещи.
Поскольку ты говоришь, что снял нынешнюю квартиру по июнь включительно, возможно, в марте мне лучше все-таки вернуться в Нюэнен. Вот только если я встречу там то же противодействие и те же нападки, что и до отъезда, то зря потеряю время, и хоть речь идет всего о нескольких месяцах, мне все же придется переехать, поскольку хочу написать несколько новых работ с видами сельской местности, чтобы привезти их с собой в Париж.
Этот Зиберт, преподаватель по античным гипсам, который вначале разговаривал со мной так, как я тебе рассказывал, сегодня явно старался поссориться со мной – вероятно, чтобы избавиться от меня. Но ничего не вышло, потому что я сказал: «Зачем вы затеваете со мной ссору? Я не хочу ссориться и, во всяком случае, не имею ни малейшего желания противоречить вам; вы же нарочно хотите поссориться со мной…»
Он явно не ожидал такого ответа и в этот раз не нашел что сказать; но в следующий раз, конечно, может добиться своего и подначить меня по-настоящему.
А стоит за этим то, что молодые художники, работающие у него в классе, обсуждают мои работы, и я как-то сказал – не Зиберту, а нескольким из них, причем уже выйдя из класса, – что их рисунки совершенно неправильные.
Имей в виду, что, если я пойду учиться у Кормона и рано или поздно повздорю с ним самим или с учениками, я совершенно не буду принимать это близко к сердцу. В крайнем случае, если у меня не окажется учителя, я мог бы пройти курс рисования с антиков и один, работая, например, в Лувре. И если будет нужно, я так и поступлю, хотя, конечно, предпочел бы, чтобы мои работы поправляли, если только не получится так, что преподаватель станет НАРОЧНО издеваться надо мной, без всякого повода, не считая моей несколько своеобразной манеры работать, отличающейся от манеры других. Если он снова начнет меня задирать, я громко скажу в классе: «Я с радостью готов механически делать то, что вы мне велите, так как должен выполнять ваши задания, если вы настаиваете. Но что касается ваших попыток превратить меня в машину так же, как вы превращаете других, – поверьте, меня они не задевают ни в малейшей мере. Кроме того, в самом начале вы говорили мне нечто совсем иное, вы говорили: беритесь за дело так, как хотите».
Если я рисую с античных гипсов, это объясняется желанием «исходить не из контура, а из массы»; я еще не совсем овладел методом, но чувствую его все больше и больше, так что, несомненно, буду продолжать в том же духе: это слишком интересно.
Я бы хотел провести несколько дней в Лувре вместе с тобой, чтобы поговорить об этом. Думаю, тебя это заинтересует.
Сегодня утром я послал тебе «Шери», в основном ради предисловия, которое наверняка поразит тебя.
И еще я хотел бы, чтобы в конце нашей жизни мы с тобой тоже могли бы отправиться на прогулку и, оглядываясь на прошлое, сказать: мы сделали то-то – это раз, и то-то – это два, и то-то – это три. И если мы захотим и решимся, нам будет что обсудить.
Мы можем попробовать две вещи: создавать что-либо достойное или собирать то, что создано другими и что мы считаем достойным, и торговать этим. Но мы оба должны жить энергичнее, и если объединимся, то, может, на шаг приблизимся к тому, чтобы стать сильнее.
А теперь позволь затронуть деликатный вопрос. Если я наговорил тебе неприятных вещей, в частности о нашем воспитании и родительском доме, это потому, что если мы стремимся к взаимопониманию и совместной работе, то обязательно должны быть честными и не бояться никого критиковать.
Я прекрасно понимаю: человек может так страстно любить кого-нибудь или что-нибудь, что ничего не может с этим поделать.
Ладно, не буду говорить об этом больше необходимого, чтобы избежать рокового разрыва между нами там, где необходимо объединение.
Наше воспитание и т. п. могут оказаться не настолько хорошими, чтобы у нас оставались иллюзии насчет него, и мы, возможно, были бы счастливее, если бы получили другое воспитание. Но если мы стараемся думать о чем-то положительном, стремимся что-то создавать и чего-то достичь, то должны уметь, не ссорясь, обсуждать совершившееся как таковое, если это неизбежно, пусть даже мы прямо коснемся Гупилей или своей родни. Да и обсуждения останутся между нами, и мы ведем их для того, чтобы лучше понять обстоятельства, а не свести с кем-то счеты.
Но если мы собираемся что-то предпринять вместе, каждому из нас очень важно укрепить свое здоровье, ведь нам надо пожить подольше, чтобы постоянно работать еще лет двадцать пять или тридцать. В наше время
