«Жертвы долга» — это притчевый рассказ о том, что любой долг перед обществом лишен смысла, как «проблема Малло». Выполнение всякой обязанности перед каким бы то ни было «законом» социальной жизни связывает, унижает человека, умерщвляет его мозг, примитивизирует чувства, превращает мыслящее существо в автомат, в робота, в полуживотное. Так случилось и с робкой женщиной Мадлен, которая считала, что люди должны быть «хорошими гражданами», «подчиняться законам», «выполнять свой долг», «иметь чистую совесть», и с независимым Шубером, который дал себя обмануть мнимой мягкости носителя закона — полицейского, а потом был сломлен и духовно умерщвлен его беспощадной жестокостью, и даже с Николаем, который убил «закон», но сам не смог освободиться от гипнотической власти его традиций. Власть всегда при помощи пропаганды и опираясь на законы стремится поставить человека ниже себя, унизить его, растоптать, довести до состояния послушного и покорного, или, как мы говорим сегодня: зомбировать каждого члена общества, каждого избирателя.
Мамаша Пип из пьесы Ионеско «Убийство для заработка» демагогически вещает избирателям: «Я обещаю все изменить, чтобы все изменить, не нужно ничего изменять. Меняют названия, но не вещи… Мы будем преследовать, но будем наказывать и вершить правосудие. Не будем колонизировать, но будем оккупировать, чтобы освободить. Принудительная работа будет называться добровольной. Война будет называться миром».
Один из шедевров Эжена Ионеско — пьеса «Носорог» — рассказ о превращения людей в тупых, опасных и коварных животных. Эта метафора тоталитаризма в любых его ипостасях, история коллективной «идеологической» эпидемии, история людей, имеющих твердые «убеждения». Под носорогами, как заявлял Ионеско, он имел в виду прежде всего нацистов, но не только. «Носорожье» — это всякая идеология, превратившаяся в «догму», в «идолопоклонство», в «новую доктрину» или «новую религию», коллективное безумство, овладевающее массами, что мы знаем с вами из истории фашистской Германии и Советской России. Почему Ионеско выбрал именно носорогов? Драматург искал образ животного, устрашающего и упрямого, которое все сметает на своем пути. И однажды, листая энциклопедию, наткнулся на рисунок носорога. Выбор, по его собственным словам, не совсем удачный. Для его замысла подошли бы больше бараны, но они слишком «мягкотелые» животные, и сразу вспоминается наш Пушкин:
Паситесь, мирные народы!Вас не разбудит чести клич.К чему стадам дары свободы?Их должны резать или стричь.Наследство их из рода в родыЯрмо с гремушками да бич…
Баранов, соответственно, пасут, стригут и режут — таков их удел В сущности, мои носороги, — признавался Ионеско, — это спятившие бараны. Они могут быть правыми, левыми или центристами, фашистами и коммунистами, либералами и консерваторами. Они существуют во всех режимах.
Интересно, что, спустя полвека после «Носорога» Ионеско, в 2005 году Андрей Вознесенский напишет своего «Носорога», правда, без всяких ссылок на своего французского предшественника.
Мы живем, забыв о Боге.Быт в квартире все тесней.Люди — это носороги.Нет людей.
Но до абсолютного «носорожья» было еще далеко, и тогда, в 60-е годы Эльза Триоле, мнение которой высоко ценилось в СССР, подкинула идею поставить «Носорога» на советской сцене, мол, это уничтожающая критика буржуазного общества. Пьесу тут же перевели на русский и попросили Ионеско внести кое-какие исправления в текст, чтобы у советских зрителей — упаси Бог! — не возникло никаких ненужных параллелей и опасных ассоциаций с обществом, в котором ему было суждено жить. Ионеско категорически отказался, и «Носорог» в те годы так и не появился на нашей театральной сцене.
Уместно отметить, что у Ионеско было четкое и ясное отношение к коммунизму вообще и к советскому в частности. В интервью, данном им «Независимой газете» (14 февраля 1991), он отмечал: «В Восточной Европе происходит падение коммунистического режима. Это означает, что коммунистическому движению не удалось достичь своих целей, коммунизм — это апогей, финальная точка Французской революции 1789 года, которая также не достигла своих целей. Революционеры 1789-го хотели установить Свободу, Равенство, Братство, а вместо этого они установили эксплуатацию человека человеком. Они хотели ликвидировать эксплуатацию, а вместо этого получили коммунизм, который привел к полному развалу в политике, экономике, нравственности. Я считаю, что это — последний этап процесса, начавшегося 200 лет назад с французской революции».
«Ни одно общество не было в состоянии упразднить печали человеческие, ни одна политическая система не может освободить нас от тягот жизни, от страха смерти, от нашей жажды абсолютного…» — вот твердое убеждение Эжена Ионеско.
В пьесе «Этот ужасный бордель!» Ионеско вывел маленького человека, который, по существу, проспал всю жизнь и вдруг проснулся и ужаснулся увиденному, и начал истерически кричать: «Я должен был давно это понять. Какой фарс! Сногсшибательно! Какая ерунда! Такая отменная ерунда, дети мои… Какой бордель! Какой ужасный бордель!» Так истерически кричал маленький человек Ионеско, впавший в состояние как бы катарсиса наоборот: увиденное не очистило его душу, а сделало отпетым циником — полноправным действующим лицом той самой нелепой, сумасшедшей жизни, от которой он хотел отстраниться… Этот ужасный бордель! И куда от него деться?!..
Конечно, не все, что пишет Ионеско, сводимо только к трагедии. В его пьесах много комического, того, что критики назвали «метафизическим фарсом». Сам Ионеско говорил: «У меня, действительно, много фарсового, ибо весь мир являет собою фарс, мир — это розыгрыш, который Бог устроил для человека, и мы вступаем в Его игру, подчиняемся этой игре».
Одну из причин многих несчастий людей Ионеско видит в коллективизме, в стремлении людей сбиться в группы, в стаи. А людям, по Ионеско, нужно одиночество. Но одиночества нет. Есть одиночество толпы, близость другого, чувство чужого локтя в вашем боку. Человек постоянно в толпе, а толпа не имеет лица, не имеет индивидуальных черт. Это — чудовище, об этом, кстати, писали многие философы Запада.
«Я всегда был человеком одиноким, окруженным людьми, которых люблю, — говорил Ионеско корреспонденту „Известий“ в январе 1993 года. — Я боялся народных масс и всего того, что считаю вульгарным. Самое главное для меня — театр, моя жена, с которой мы вместе живем уже 55 лет, и дочь. Больше всего я ненавижу зло, а потом, наверное, буржуазный конформизм.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
