Беглец открыл дверь, которая должна была быть заперта, перемахнул через турникет проходной и шмыгнул на лестницу. Пока Дню удалось совладать с бесновавшейся фюльгьей, прошло изрядно времени. Потом уже на своих двоих он кинулся следом за Флавеном, оскальзываясь в неудобных ботинках, кляня все на свете, и, конечно, опоздал.
Выбравшись на крышу, он услышал только стрекотание вертолетных винтов и увидел удалявшуюся машину.
Дролери хорошо чувствуют моменты, когда история и судьба отдельных личностей сплетаются воедино, но это, видимо, был не тот момент. День чувствовал только разочарование.
Он стоял на заснеженной крыше, задрав голову, смотрел, как улетает металлическая стрекоза и думал, что надо бы к чертовой матери запретить полеты в городе. потом подумал еще, что рыцари неминуемо взбунтуются. Снова.
Вздохнул, опустил голову, сунул руки в карманы брюк. Пиджак измялся, и у него отлетела пуговица.
Длинную расхлябанную фигуру у самого края он заметил не сразу. Присмотрелся, подошел ближе. Фигура наблюдала за удалявшимся вертолетом и жрала мороженое. Фруктовое, в бумажном стаканчике. Высовывала длинный язык, ковырялась палочкой. Мороженое задубело на морозе и поддавалось плохо. Город лежал перед ними внизу, заснеженный, спокойный, украшенный в преддверии Юля.
— Золоторогий! — преувеличенно обрадовалась фигура. — Сколько лет! Сколько зим! Мороженку хочешь?
— Асерли.
— Узнал! Надо же! Мне приятно!
День вдруг понял, что ужасно устал. Насыщенный выдался год. Надо бы взять отпуск.
— Думаю, бесполезно спрашивать, что ты тут делаешь?
— Напротив! — Асерли снова поковырял мороженое деревянной палочкой, потом стал неторопливо размешивать загустевшую массу. — Я тут исключительно по просьбе нашего общего знакомого!
На шее наймарэ, диковато сочетаясь с клетчатой рубашкой и расстегнутым плащом, болтался в петле черный обсидиановый нож, даже на вид бритвенно острый.
— Знакомый, я так понимаю, умер в мучениях?
— Этого я никак не могу тебе сказать! Но эта штука ему оказалась больше совсем не нужна. Да и мне вобщем-то тоже, так, сувенир на память.
Асерли мешал и мешал в стаканчике, как заведенный, мороженое плавилось и закручивалось спиралью. День вдруг посмотрел на небо и нахмурился.
— Ты что, выполняешь последнюю волю принца Анарена? Как он мог пойти с тобой на сделку!
— Спокойно, Золоторогий! Не дергайся. Я в своем праве.
Облака над Университетским парком завивались вихрем, столбом, захватив и закручивая блестящую стрекозу. Шума винтов уже почти не было слышно. Ветер выл, ревел, но на самой крыше было тихо. Асерли остервенело мешал в стаканчике, скосив узкие глаза к длинному носу..
— Перестань! В парке могут быть люди!
— Какой ужас! Люди! Ой!
Стаканчик шваркнулся об крышу и розовое мороженое кляксой расплескалось по черному битуму.
— Не надо было орать под руку, я же страшно испугался, — заметил Асерли. — Но вообще сам подумай, какие там люди после того, как старый говнюк проутюжил этот парк своими скатами, или что там у него? И никто не пожалел несчастного полуночного, который погиб там смертью храбрых, в тяжелой схватке с превосходящими…
— Асерли! — День тяжело дышал и стискивал кулаки. — Я так понимаю, волю заказчика ты только что выполнил? Убирайся в клятую Полночь и оставь это место!
— Убирааайся? — протянул Асерли, длинным языком слизывая с палочки остатки мороженого. — Нет, ну как так? Принц сказал мне знаешь что? Вот сейчас прям точно передам…, - он нахмурился и изобразил непосильную работу мысли. — Он мне так сказал — Асерли, исправь все. Ну сам посуди, все! Тут же работы на десятилетия! На века! Задал он мне задачу! “Исправь все”! Так что я бы и рад убраться, но… Никак! Воля заказчика.
Наймарэ отсалютовал Дню двумя пальцами, подошел к краю крыши и преспокойно шагнул вниз.
Эпилог
На сцене Королевского театра только что отгремела Маргерийская битва. Последняя битва, в которой, по всем историческим хроникам и документам, принимал участие и пропал без вести самозванный король Дара, мятежный Принц-Звезда Анарен Лавенг.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Отполыхали замена, отблистали копья над толпами танцующих, отгорела, отвертелась и распалась людская масса, отхлынула за кулисы, оставив после себя курганы смятых тряпок, плащей и знамен, утыканных крашеным серебрянкой бутафорским оружием. Над обезлюдевшим полем брани сипло и однообразно зазвонил колокол.
Алый пламенный свет сменился на желтоватый, тоскливый — день, полный крови и ярости, перешел в холодный угасающий вечер.
Одна за другой на сцену выходили безликие закутанные фигуры, бродили от кургана к кургану, искали своих мертвецов. Падали на колени, немо молились и плакали, склонившись, бережно подбирали плащи, тащили их, как носилки, по двое, по трое, маленькими траурными процессиями, расходились за кулисы.
Ньет, сидящий рядом с Рамиро, недовольно забубнил и заерзал. Он опоздал на спектакль, задержавшись у лорда Хосса, и на свое место в шестом ряду партера пробрался уже в темноте.
— Стены! — зашипел он Рамиро на ухо, — Стены не разъезжаются, вчера оказалось, что левая фурка сломана, я поставил на подшипники, но она все равно не едет, уже минуты две как должны разъехаться!
— Ты присягу Логану принес? — так же шепотом спросил у Ньета Рамиро, — Гербовый значок тебе выдали?
Ньет похлопал себя по плечу:
— Выдали, выдали, вот он, при мне. Пропасть, у них вся партитура поехала, я слежу за временем, восьмая и девятая падуги должны уже идти! Вот в блокноте у меня записано! Погляди!
— Значит, все катандеранские фолари под рукой лорда Хосса, да? Это официально объявлено?
— Ну да, объявлено, что ты меня допрашиваешь? С сэном Логаном все нормально, а вон там сейчас должны уже принца подсвечивать, где он? — Ньет даже подскакивать начал на своем месте, — Да что ж такое! Опаздывают!
— Обычные театральные накладки, уймись, ты зрителям мешаешь. А по радио объявят? Должны в новостях объявить сегодня и завтра… О, принца подсвечивают, смотри.
Ньет облегченно выдохнул и вцепился в рамирову руку потными пальцами.
Последние закутанные фигуры покинули сцену, унося “погибших”, желтоватый свет медленно погас, и в пепельной темноте на сцену упал белый лунный луч — на край рампы, прямо над оркестровой ямой. Там, свернувшись клубком, лежал человек, не замеченный ранее никем — ни фигурами на сцене, ни зрителями в зале. Он лежал скрючившись, закрыв лицо руками, его светлые волосы рассыпались по затоптанному половику.
Наконец-то разъехались серые плоскости, изображающие стены города Маргерии, открывая для взглядов медленно загорающийся витражный задник.
Ньет вздохнул еще раз и хватка его чуть ослабла.
Над лежащим человеком под простую мелодию без слов проворачивалось колесо года. Взлетали и опадали созвездия, проносились ангелы и демоны, всадники, птицы и драконы, падающие и возносящиеся звезды, луны и солнца — быстрее, быстрее, быстрее, пока музыка не слилась в сплошной визг скрипок, а в глазах не замельтешило от цветной, как конфетти, пурги. На мгновение Рамиро зажмурился, чтобы снять напряжение с глаз, а когда посмотрел снова — мелькание исчезло, звук истончился в еле слышный звон, а сцену и весь зал окутала мерцающая звездная сеть. Из нее соткалась бледная, полупрозрачная женская фигура, невесомая, как сияние. Аланта — Летта, та, которой больше нет.
Она приблизилась к лежащему, склонилась над ним, отняла его руки от лица и осторожно стала подымать. Он не хотел вставать — это было видно. Он желал навечно остаться здесь, в пустых полях, неузнанный и ненайденный, если не забытый, то потерянный навсегда. Но она ласково и настойчиво подняла его и подвела к одной из лесенок, спускающихся в зал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Эстеве — Энери, покачиваясь и обхватив себя за плечи, сделал шаг по лестнице, еще один и еще, прошел мимо партера до центрального широкого прохода между креслами. Луч прожектора сопровождал его. В проходе принц на мгновение задержался, выпрямился, оглядел темный зал и улыбнулся — через силу, но сердечно, благодарно. Прижав руку к груди, коротко поклонился невидимым зрителям — и зашагал к выходу. Открылись и закрылись высокие, с резной позолотой, двери.
