Множество тщеславных светских жеманниц, как мне известно, весьма порицали тех, что избирали себе возлюбленных из простого сословия: секретарей, лакеев и прочих людишек в том же роде. Они весьма дурно говорили о таких особах и к подобным связям относились с отвращением, близким к ужасу; хотя сами были не прочь позаимствовать себе кавалера из людской, поступая не лучше, если не хуже. Это оказывалась всего лишь еще одна уловка, призванная обмануть свет: перед придворными можно усердно поносить знакомых, которые так низко пали; а затворивши двери собственного дома — дать волю своим желаниям. В общем, уверток и хитростей дамских — не счесть! Недаром испанская поговорка гласит: «Mucho sabe la zorra; mas sabe mas la dama enamorada» (На что лиса хитра, a влюбленная прелестница еще хитрее).
Однако же, что бы ни делала описанная выше прелестница, желая рассеять подозрения короля Франциска, как мне удалось узнать, ему все равно кое-что запало в душу. И вспомнилась мне одна прогулка в Шамбор, где меня принимал старый смотритель дворца, в юности бывший там же камер-лакеем при короле Франциске; он обошелся со мною как нельзя более любезно — ибо помнил еще моих дедов и прадедов, отличившихся в военных походах и при дворе, — и показал мне все сам; так, он провел меня в бывшую королевскую опочивальню и со словами: «Взгляните-ка, вы, должно быть, не видали собственноручных записей моего повелителя, — так вот, тут осталась одна» — подвел к окну, слева от коего на стене было начертано: «Всякая женщина изменчива». Там со мною вместе был мой большой приятель, уроженец Перигора господин Дерош, и я тотчас обратился к нему: «Подумать только, ведь некоторые из тех дам, кого он любил, будучи уверен в их безраздельной верности ему, исподтишка позволяли себе разные выкрутасы, а он лишь догадывался об этом по тому, как они начинали юлить перед ним и выкручиваться, и однажды, в раздражении, написал сии слова». Услыхав нас, смотритель прибавил: «Так и было! Послушайте меня, здесь творились дела нешуточные: ни одна из тех, кого я видел, либо о ком я знал, не удержалась, чтобы не вильнуть в сторону, — как собаки в своре, когда сбиваются с оленьего следа, — но каждая старалась сделать поменьше шума, чтобы король не заметил и не дал хорошую взбучку». Как тут не удивляться женщинам, что остаются недовольны и своими мужьями, и возлюбленными — даже когда в таковых ходят короли, принцы крови и знатные сеньоры. Еще им хочется поживиться на стороне — а уж это великий наш король знал, как никто другой, ибо не сам ли он выманивал их из мужниных объятий и похищал с девичьей постели и вдовьего ложа, вырывал из материнских рук, чтобы наставить в таинствах любовной науки.
Зашла как-то при мне речь об одной знатной даме, которую ее супруг-принц так любил, что она у него буквально тонула в роскоши; он осыпал ее самыми дорогими знаками внимания и признательности, словно его счастье не могло сравниться ни с чьим иным, — и однако же, она питала жаркую страсть к другому сеньору, расставаться с коим вовсе не желала. Когда последний однажды ей заметил, что рано или поздно ревнивый супруг их обоих погубит, она ответила: «Ах, все едино; если вы меня бросите, я сама своей жизни не пожалею, только чтобы вам навредить; мне приятнее было бы прослыть вашей наложницей, нежели повелительницей моего принца». Вот что значит женский каприз и сколь велико дамское любострастие!
Известна мне была и другая высокопоставленная своенравная вдова, поступавшая подобным же образом: она не удовольствовалась любовью одного из знатнейших людей страны; ей оказались потребны и прелестники помельче — чтобы не терять ни часа в сутках и никогда не пребывать в праздном бездействии; ибо в одиночку никто не способен исполнять все сладостные прихоти дамы — таково, увы, одно из правил любви: владычица нашего сердца не соблюдает определенных часов и не принадлежит посланному ей Богом либо случаем кавалеру, по крайности принадлежит не только ему — сошлюсь здесь хотя бы на одну из ловких женщин, описанных королевой Наваррской, каковая пользовалась услугами сразу троих обожателей — и так ловко поворачивалась, что ни один не встречал отказа.
Прелестная Агнесса, лелеемая возлюбленная короля Карла VII, была им заподозрена в том, что рожденная ею дочь имела отцом отнюдь не его, но монарх так и не добился от нее признания. Дочь же пошла и красотою, и нравом в мать, как свидетельствуют наши хроники. Столь же неверной оказалась и Анна Болейн, жена Генриха Английского, полюбившего ее за красоту; она была уличена в прелюбодеянии и обезглавлена.
Знакома была мне некогда одна предприимчивая особа, которая, расставшись со своим весьма достойным любезником, через некоторое время при встрече с ним стала вспоминать об их минувшей обоюдной страсти; кавалер, желая выказать свою оборотистость, обмолвился: «Неужели вы полагаете, будто были у меня единственной? Думаю, я вас удивлю, если признаюсь, что одновременно с вами имел еще двух возлюбленных». Признание ее никак не смутило: «А вам, значит, казалось, что лишь вам одному принадлежала честь быть моим милым другом? Утешьтесь: еще трое были мною определены вам на подмогу». И вправду, доброму судну надобен не один, а два либо три якоря, чтобы прочно удержаться на месте.
В заключение остается пропеть здравицу женщинам и нашей к ним любви. Не могу не привести здесь одно глубокое размышление, собственноручно записанное некой дамой, сносно изъяснявшейся по-испански: «Hembra о dama sin compagnero, esperanza sin trabajo y navio sin timon, nunca pueden hazer cosa que sea buena» (Женщина без спутника, труд без надежды, корабль без руля не многого стоят). Сия максима одинаково хороша для девицы, замужней дамы и вдовы, ибо ни одной из них не удается совершить что-либо путное без мужской подмоги либо надежды таковую возыметь; хотя, чтобы уловить в свои сети достойного, требуется немалых трудов, забот — и сопряжено это со многими опасностями и горестями. При всем том ни замужняя, ни вдовая прелестница не жертвуют стольким, скольким девица; хотя и говорят, что поразить и повергнуть к стопам легче того, кто уже однажды попался охотнику и был им подранен и опрокинут наземь, а с молодой и скорой в беге дичью труднее тягаться; это так же верно, как и то, что легче идти по уже протоптанной тропке, чем пробираться без дороги, — два последних сравнения особенно близки тем, кто путешествовал и воевал. То же с девицами: среди них попадались такие своенравные и переборчивые, что предпочитали замужеству вечное пребывание под родительской опекой; а если у них спрашивали о причине их отвращения к браку, они отвечали: «Так мне более по нраву». Но недаром же Кибела, Юнона, Венера, Фетида, Церера и прочие богини-небожительницы питали отвращение к целомудрию — все, кроме разве Паллады; но та родилась из головы Юпитера и тем доказала, что невинность есть лишь убеждение, порожденное не сердцем, а умом. А если спросить у наших благородных дев, почему они не выходят замуж или делают это с таким запозданием, они неизменно отвечают: «Таково мое желание и расположение души».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
