Кто скидывал куртку – надевает. Уходим! Позор! Провокаторы! Диктаторы! Подавляют свободу мнений!
Какая радость во всякой схватке!
Мы – меньше четверти зала, а подняли шум за четыре таких зала.
И президиум уступает, и Коллонтай всходит на трибуну. (И солдаты разинули рот на красавицу!)
Упущено? невозможно? А – повернуть зал! Вскинув прекрасное лицо, откинув кудри, со всею звонкостью красивого голоса:
– Я призываю Совет рабочих и солдатских депутатов – к непримиримой борьбе против Временного правительства!! Оно идёт рука об руку с английской и французской буржуазией!
Резкий голос, по нервам:
– Зато не с германской…
Вперёд! своё:
– Политика нынешних вождей Совета – глубоко ошибочна. Попытки примирения с Временным правительством, размножение бумажек – пустая оттяжка! И грозит нашему Совету расхождением с волей революционных солдат на фронте! и в Питере! и с нашими зарубежными братьями!
Каждая фраза – как лозунг! как выстрел! призыв к опоминанию! Должны ж они быть подвластны чувствам! – и чувству любования неотразимым оратором, и великому чувству Интернационала:
– Берегитесь!! Не принимайте компромиссной резолюции! Хотя её защищают популярные люди – но она ложна! Подумайте о Карле Либкнехте в германской тюрьме! Вы протянули народам руку мира – а сами сохраняете империалистическое правительство? Не разбивайте нашей всемирной армии! И социалистам не место идти в одно правительство с буржуазией! Мы должны готовиться к моменту, когда власть перейдёт к нам, к Совету рабочих и солдатских депутатов! И только тогда мы получим мир!
А – слушают! Это – смело, это прямо, это не увёртки соглашателей. А ещё теперь о-ше-ло-мить потоком предложений: немедленно устроить всенародное голосование по всем районам Петрограда и окрестностей! – как относятся к ноте? какую партию поддерживают? какого хотят правительства? На заводах! в полках! на улицах! – всюду устраивать мирные дискуссии и митинги! Полная свобода обсуждений! (И сумбурить столицу на несколько дней.)
Видела краем глаза: к президиуму пробиваются Войтинский и Дан. Не придала значения (слова не отнимут). Потом – потеряла их, ушли ей за спину, и не видела, как они поднялись и шептались с Чхеидзе и Церетели, – и вдруг Чхеидзе набрал голоса перебить Коллонтай, и голос был так необычно болен как будто сын его застрелился только сию минуту:
– Товарищи! Срочное трагическое донесение. Соблюдайте спокойствие.
Ах, перебил. И этому тону – она растерялась возразить. В зале сразу – гробовая тишина. А Войтинский (цепляет сердце, что вместе с Саней был в аварии) тут же подхватил от стола президиума: вот, они ездили сейчас в типографию „Известий”. И чему свидетели сами: на углу Садовой и Невского стрельба пачками! На толпу безоружных солдат и горожан набросилась другая толпа, вооружённых, и открыла беспорядочную стрельбу. Все бросились врассыпную, падали на землю, сразу никого. Осталось два убитых солдата, несколько раненых, а вооружённые ушли, откуда пришли, по Садовой.
– Кто они? кто они? – голоса из зала резкие.
(Упало сердце Коллонтай: опять наши, шляпниковская гвардия. Как несчастно! Теперь – мы горим.)
Но Войтинский, – всё же для каждого социалиста есть рубеж социалистической совести:
– Я знаю, кто они, из какого места. Но пока считаю преждевременным называть.
– Это большевики! – орут из зала.
– Долой мерзавца! – хором кричат наши сразу же, не подведут. – Оскорбляет целую партию! – А кто и кинулся пробиваться на голос, морду набить.
Во всём зале – перекаты криков, ругательств, кажется – перестрелка начнётся вот сейчас тут. Чхеидзе без перерыву звонит в колокольчик, но только по соседству его и слышно.
Что теперь? Как исправить? Зал враждебно буйствует. Сами же мы и испортили, левая рука не знает, что правая. И наши активные силы – там, на улицах, а здесь не хватает нас.
Долго крутилась буря в высоком зале. И уже не колокольчиком, но поднятыми руками нескольких из президиума воззвали послушать – Дана.
Плотный, холодный, круглолицый (из самых безнадёжных и наглых соглашателей), озабоченно и неприветливо (его манера, отчего никогда не будет вождём масс) продолжил информацию. После суматохи около пострадавших снова собралась толпа. И раздаются нарекания на рабочих. Раненые солдаты окружены солдатами, которые говорят против рабочих, что это рабочие стреляли. Это очень опасно. Надо принять все меры против контрреволюции. (Всё же – и он не смеет выговорить, что стреляла – рабочая гвардия. Рубеж совести. Ещё не так плохо.) И раздаются нарекания – на сам Совет! Необходимо что-то, как-то…
И опять, опять закрутились вихри по залу, не давая никого слушать.
Что делать Коллонтай? Тихо элиминироваться (но не тупя глаз, алые отвороты), спускаться к своим, искать решение там. Небывалый случай! – большевик, не докончив речи, добровольно уходит…
В президиуме совещаются, совещаются, пишут что-то. Потом встаёт в рост высокий Церетели и поднимает руку. Стоит так. Удивительное у него влияние: вот смолкли, его – готовы слушать.
А он – не сам говорит, он умирил зал для Чхеидзе. А Чхеидзе дал слово Скобелеву. А Скобелев выступил на опустевшую трибуну и стал читать проект постановления, декретным голосом:
– … Прекратить манифестации, демонстрации и митинги на улицах в течение двух дней. Считать изменником делу революции всякого, кто будет звать к вооружённой демонстрации, кто позволит выстрелы на улицах…
Поворачивают Совет против большевиков! Молненное кручение: как остановить? что противопоставить?
Скобелев от себя:
– Те, которые открыли стрельбу – изменники, враги народной свободы. Они – тёмная сила, с которой надо бороться всеми… – запнулся, – законными мерами.
А-а-а!… ну, тут мы вас…
– … Пытаются вызвать гражданскую войну, которая может погубить все завоевания народа.
И Дан, на правах свидетеля, добавляя в паузу:
– Не хочется верить, чтобы рабочие могли стрелять в солдат. Тут работала чья-то провокаторская рука. Тут дело контрреволюции, а потому нужны решительные меры.
Так! Коллонтай озарилась – и с места, во весь голос:
– Объявить изменниками тех, кто травит товарища Ленина!!
Скобелев замямлил:
– Такой резолюции принять нельзя, но мы – против всякого возбуждения страстей. Поручить Исполнительному Комитету прекратить вообще всякую травлю.
Прорываются из зала ещё предложения:
– Закрыть все буржуазные газеты на несколько дней! Не дать им агитировать!
– Осудить политику Ленина!
Могучий рык наших. Отвергнуто.
В этом шуме – проводят голосование за свою соглашательскую резолюцию о ноте, и собирают нужное им большинство.
Заголосовали-таки нас. Скандал.
Сектор большевиков стучит скамьями и топочет ногами: дайте огласить нашу, большевицкую резолюцию!
Не дают.
Президиум настаивает сквозь гул и беспорядок: всем членам Совета теперь разойтись для энергичнейшего воздействия на товарищей, для прекращения кровопролития. Оружие – всем оставлять в казармах и на заводах. Сейчас расходиться по улицам вместе по два, солдат и рабочий, чтобы видели, что мы друг другу не враги. И объяснять смысл постановления Совета.
А мы – остаёмся здесь! (Команда.) Мы – наступаем!
Чхеидзе складывает руки над головой почти молитвенно. Не слышно, но можно догадаться: только не допустить розни между рабочими и солдатами! Тогда – мы погибли.
Большевики собрали глотки воедино:
– Никуда не уходим! Продолжаем собрание! Объявить председателем – товарища Ленина!
85
Толчась в большой толпе, особенно позади, медленно что доведаешь. Толклись, толклись на Мариинской тысячи уже в сумерках и даже при фонарях, и тут узналось: наши министры соберутся в доме военного министра, на Мойке.
И начался медленный отток и круговое завихрение – и потекла часть толпы туда. На углу Гороховой толпилась своя большая сплотка с флагами, ожидая, что вот-вот тут будет проезжать Милюков.
И воодушевление одних заставило их стоять и дальше. А воодушевление других – течь к довмину.
А противников, а врагов, а ленинцев – уже никого тут не оставалось, даже отдельных агитаторов. Везде – победившее здравомыслие.
Долились до довмина, а тут уже дотолпу нет. Стали звать, вызывать, просить, – из двери вышел, в сопровождении двух адъютантов и в кителе без погонов – всей России так известный, приземистый, даже квадратноватый Гучков. Поднялось громкое „ура”. Значит, не обойтись без речи.
Голос его не был сильным сейчас, но у набережной Мойки и глубина небольшая, и кто протиснулся к дому, тем слышно. Просил военный министр и дальше поддерживать Временное правительство. И дать отпор тем, кто хочет добавить к ужасам трёхлетней войны ещё и ужасы внутренней. Приложить все усилия, чтобы самим не пролить драгоценной русской крови, и так уже сколько её пролито германцами.
