селяне похоронили в пещере Долины Смерти. Профессор видел почетный памятник, высеченный из камня, и в гробнице лежал этот пергаментный свиток.
Одного из последних алмасов в Пещере Снов видел профессор Джамбон, а затем и я. Это он показал партизанам ход в недоступные, загадочные ущелья. Во всяком случае, из-под пера профессора выйдет изумительный труд.
Джамбон, быстро оправившийся от переживаний, собирался приехать отдыхать в СССР, в Крым.
С Телятниковым я, к сожалению, не встречаюсь. Он получил выговор на фабрике за опоздание и отрабатывает утраченное время беспрерывными командировками. Зиму я проведу в Ленинграде». Далее следуют дела личного порядка. Но что для нас осталось совершенно непонятным — это последние строки письма, вернее приписка:
«Граня шлет вам привет. Если будете в Ленинграде и зайдете ко мне, она будет очень рада принять вас. В случае моего отсутствия (командировка или экспедиция) она вам скажет, где я нахожусь».
Итак, попрощаемся с четырьмя путешественниками из Желтой пустыни, а тому, кто взял на себя приятный труд передать их приключения, остается самое легкое — дописать одно только слово: «к о н е ц».
Москва, 1935.
Геннадий Старков
БРАТ ГУЛИ-БЬЯБОНА
Рис. В. Васильева
Дорогой «Уральский следопыт»! Посылаю вам блокнот в кожаном переплете. Думаю, что сейчас, в связи со всеобщим вниманием к проблеме «снежного человека», небезынтересно будет опубликовать эту находку — записки студента Виктора Трофимова.
Блокнот попал ко мне следующим образом.
Во время разгрома японских империалистов в СевероВосточном Китае, осенью 1945 года, наша танковая бригада, прорываясь в тыл противнику, остановилась в городке Лубей. Экипажу нашей машины пришлось заночевать у доктора тибетской медицины — восьмидесятилетнего китайца. Звали его, кажется, Хваном. Он принял нас приветливо, радушно, мы быстро стали друзьями. И поздно вечером старик, порывшись в своих бумагах, дал мне этот блокнот. В нем все написано по-русски. Но тогда мы уже валились с ног от усталости, и я не стал читать, да а был неважный, а почерк мелкий.
Наутро танки помчались дальше, а блокнот так и остался у меня. Недавно, перебирая свои старые солдатские пожитки, валяющиеся с войны в чулане, я отыскал это сочинение студента Виктора Трофимова. Надпись по-китайски на внутренней стороне обложки блокнота сделана, по-видимому, самим доктором Хваном. Мой приятель, инженер Чжан Фацай, практикующийся на нашем заводе, перевел ее. Она гласит:
«Эту тетрадь подобрал в горах Каракорум, в районе Чогори, буддийский монах из монастыря, что стоит в верховьях реки Яркенд. Куплена у него мною на базаре в городе Рума, когда я гхал аз Кашгара в Хотан».
Вот все, что я могу сообщить об этой фантастической находке. Геннадий Старков.
18. 10. 1958 г.
ОТ РЕДАКЦИИ:
«Снежный человек» действительно волнует умы многих ученых земного шара. В некоторых тибетских монастырях хранятся скальпы какого-то животного, пока еще неизвестного науке. Многочисленны легенды о нем, бытующие среди населения Центральной Азии и прилегающие районов. В горах Тибета, на Гималаях, на Памире многие путешественники и исследователи не раз обнаруживали следы доселе нигде не встречающегося живого существа. Были сведения и о том, что его якобы видели издали.
Сейчас в тех краях работает несколько экспедиций разных стран, в печати постоянно публикуются сообщения, связанные со «снежным человеком». В Академии наук СССР создана специальная комиссия по изучению проблемы «снежного человека».
1
Какое счастье держать в руках карандаш и писать на бумаге в мелкую клетку! Обыкновенный карандаш! Дорогой мой, как ты попал к мистеру Кэнту? Полуистертые золотистые русские буквы — «Ф-ка им. Сакко и Ванцетти» — на твоей грани звучат для меня будоражащей музыкой. А блокнот! Это бумага, на которую я могу нанести человеческие слова, мысли. Человеческие мысли! Это почти невероятно!.. Гм!.. Невероятно для студента, израсходовавшего на лекциях в университете не один десяток тетрадей и никогда не признававшего карандашей, только самопишущую ручку? Кто бы мог подумать, что карандаш для меня будет высшим наслаждением? И я сейчас пишу, бережно используя каждый миллиметр твердого грифеля.
Впрочем, если я буду все этак душекопательно излагать, то мне не хватит места рассказать и половины того, что произошло. Буду предельно краток. Жаль, что на филологическом факультете не преподавали специальный предмет краткость.
Итак, по порядку.
Наша группа альпинистов, состоящая из старшекурсников почти всех уральских вузов, начала восхождение на южную безымянную вершину Сарыкольского хребта. Все мы поклонники величественного и загадочного Памира, и это был не первый наш маршрут.
На привалах мы спорили, как назовем вершину, когда форсируем ее.
Памир, мой родной, Памир! Гигантская высокогорная пустыня, оледенелые хребты, роскошные луга бухарского тарана, черная зелень приземистых зарослей терескена по сухим шлейфам и склонам гор! Здесь удивительно изумрудны березовые рощи, как у нас на Урале, и густы таинственные тугаи вдоль русел бесчисленных речек, сплошные джунгли ивы, облепихи, боярышника. Я каждый учебный год бредил тобою, Памир, во сне, ждал летних каникул, мечтал завоевать тебя. Я воображал себя Сюань-Цза-ном и Марко Поло, считал себя последователем Федченко и Мушкетова, учеником Северцева и Ошанина, Иванова, Корженевского и Наливкина.
Я мечтал покорить тебя, Памир, и вот я у тебя в плену. Уже год или больше? Отпустишь ли ты меня? А, может быть, я сейчас вовсе и не на Памире? Где нибудь в Кара-корумах или на Гиндукуше? В
