Это отнюдь не означало, что канцлер счел иезуитов друзьями, хотя во время аудиенций умел заставить представителей католиков и протестантов поверить, будто он крайне расположен к их государствам, конфессиям и даже культурным традициям. Резидентура Посольского и разведка Разрядного приказов исправно снабжали Голицына сведениями и документами о враждебных делах и планах иезуитов и происках их агентов. Однако аналогичная информация касалась всех политических противников и союзников России, независимо от конфессиональной окраски. Канцлер извлекал пользу из знаний о реальном положении вещей и противоречиях интересов международных партнеров. Даже дома, в Москве, наличие иезуитов создавало должный баланс с протестантами. В деле коммунистов именно ученые иезуиты заключили, что книга Кульмана «воистину есть злоплевелная и бунтующая… людей против веры истинной христианской. И есть нечто подобное пророчеству будущему об Антихристе» (то есть идеям староверов). Что же касается сочинения «Свет из тьмы» Яна Амоса Коменского: «такая книга у императора сожжена многажды на площади потому, что (она) бунтовная на государя своего под покровом веры».
В самую точку попали, однако, не иезуиты, а профессионалы Посольского приказа, которые констатировали: «Приезжий иноземец Кульман и московский Нордерман веру держат той ереси, именуемой квакеры, которых в Голландской и Английской землях и в иных тамошних местах множество, подобны здешним раскольникам, живут своеобычно и все имеют у себя обще, и никого не почитают, и пред монархами шляпы не снимают, и не только государями — но и господами их не именуют, и говорят, что начальствует над ними един Господь Бог, а они де, монархи, люди такие же, что и они, квакеры».
Итак, канцлер Голицын понимал, что столкнулся с разновидностью религиозного течения, практикующего «под покровом веры» народный «бунт» против власти и собственности. Подобное явление уже достигло опасной стадии в России второй половины XVII в., но гораздо ярче проявилось в революционных событиях на Западе, в особенности После казни короля в Англии. Московскому правительству, давно старавшемуся объединить европейских монархов в борьбе с революционной заразой, была хорошо известна роль сектантов в революциях и бунтах (вроде недавнего восстания Монмута в той же Англии).
Поскольку Немецкая слобода полностью находилась в юрисдикции Посольского приказа, канцлер имел право не привлекать к делу православное духовенство. Смертный приговор подследственным был вынесен без малейшего участия Русской православной церкви.
Отго Гении сумел принять яд в тюрьме. Квирин Кульман и Кондратий Нордерман 4 октября 1689 г. (уже после ссылки Голицына) были сожжены вместе с изъятыми у них сочинениями.
Благодаря решительности князя Голицына мечте о «свете», который «возгорится с Востока», был нанесен сильный удар. Она смогла осуществиться в России и едва не завладела всем миром только более чем два столетия спустя.
Позиция канцлера, считавшего допущение в Москву священнослужителей западных христианских конфессий меньшим злом, нежели превращение Немецкой слободы в заповедник всяческих, в том числе опасных для общества и государства, сектантов, была разумной. Но с точки зрения патриарха, не только снятие ограничений с неправославных культов — сама политика широкого привлечения «иноверцев» в Россию выглядела опасной и даже предательской.
В «Духовном завещании» Иоакима, написанном рукой его верного секретаря Кариона Истомина, яростное обличение конфессиональной и культурной политики правительства регентства только суммировало бесчисленные выпады патриарших проповедей 1680–х гг. против допущения контактов россиян и иноверных (к которым причислялись «латины, люторы, кальвины и злобожные татары»). Патриарх по меньшей мере требовал их изоляции: запретить «под казнию накрепко» упоминать о своей вере, а православным — всякое общение с ними.
Игнатий Римский–Корсаков, напротив, не видел возможности отгородиться от окружающей вселенной, которую Российское православное самодержавное царство призвано было спасти и просветить. Работая над Сводным чиновником патриарших выходов и служб, архимандрит Новоспасский самолично перевел с латинского книгу Г. Кассандра «О различных литургиях, и о уставе, и о чине вечери» с подробным разбором католического богослужения. «Ради знания латинския бредни», — как пометил на рукописи друг Игнатия, еще один видный интеллигент из патриаршего окружения архиепископ Афанасий Холмогорский.
Римский–Корсаков не обошел своим вниманием и протестантов, якобы случайно написав помещенное в том же рукописном сборнике «На лютеранский катехизис возобличение». «Случилось мне, — заметил Игнатий, — видеть книгу катехизис на российском языке, изданную типографски от лютеровых еретиков в граде их еретическом Несвиже».
Римский–Корсаков последовательно и в удивительно резкой для его творчества форме оспаривает лютеранские взгляды на иконопочитание, клятву, монашество и свободу воли. «Нечестиво, окаянный, — язвит он автора, — отнимаешь самовластие от людей»; «лжешь и о том, преступник, будто нет самовластия в человеке!» Игнатий упорно демонстрирует тлетворность сути лютеранского понимания соотношения Бога и человека, но кому он это пишет?
Ответ мы находим в третьем произведении полемического сборника: «Слове на латин и лютеров, яко в Московском государстве и во всей Российской земле не подобает им костела или кирхи еретических своих вер созидать». Адресат — «некий от первосоветников», повелевший возвести в Москве лютеранско–католический храм, — по имени не назван. Однако сочинение живо воспроизводит личную беседу Новоспасского архимандрита с канцлером Голицыным.
Игнатий довольно мягко указывает правителю на ошибочность его политики в отношении неправославных культов. Он демонстрирует их вредоносность по существу, отмечает опасность отмены вероисповедных ограничений для Русской православной церкви и умов подданных. Полемист не преминул указать на пользу таких ограничений для национальной торговли, процветания русского купечества и промыслов. В итоге Игнатий старался убедить Голицына отменить разрешение на строительство храма Старой купеческой общины (открывшего свои двери с начала 1686 г.).
Подчеркнуто уважительное отношение к канцлеру, столь отличное от грубых нападок на него в выступлениях патриарха, показывает, что возражения Римского–Корсакова против политики регентства диктовались принципиальной позицией архимандрита в вопросах свободы вероисповедания, а не стремлением нанести урон правительству (отчетливо видном в действиях Иоакима). Это расхождение предельно обнажилось в выступлениях верных друзей — патриарха и архимандрита — по поводу Крымских походов.
Отступление риторическое: о военном и антивоенном красноречии
21 февраля 1687 г. Россия впервые услыхала сразу две речи, отразившие то противоположное отношение к войне, которое пройдет красной нитью через вековые публицистические споры и будет ожесточенно дискутироваться на развалинах державы в нашем столетии: после распада Российской империи (в связи с Брестским миром) и развала СССР. Авторами этих бесспорно ярчайших образцов ораторского искусства были Карион Истомин и Римский–Корсаков, озвучили речи патриарх Иоаким и архимандрит Игнатий.
Архипастырь произнес речь после литургии в Успенском соборе в присутствии царей, царевны и высших чинов Государева двора, обращаясь к высшему командному составу армии: «боярам и воеводам в полки идущим» (от «генералиссима» Голицына до генералов и полковников). В то же самое время (пока шла литургия и говорил патриарх) Римский–Корсаков на соборной площади апеллировал к средним и младшим командирам «благочестивого и христолюбивого российского воинства»: подполковникам и майорам, ротмистрам и капитанам, пятисотским, сотникам, есаулам и чинам московского дворянства.
Темой проповеди патриарх избрал слова Евангелия: «Егда же услышите брани и нестроения, не убойтеся» (Лк. 21). Иоаким начал в том духе, что возложившие упование на Господа способны «не бояться страха» от слуха и даже от зрения охвативших мир «многих напастей, военных браней и страстей различных». За умножение беззакония карает Господь сей мир ужаснейшим соблазном ненависти и смертоубийства.
Такая ненависть («только ради имени Господня, если и грехов ради») постигла братьев–христиан и даже само Российское царство — хотя «Российскому государству с оными злыми варварами о земле для поселения брани бы творить не о чем; расстояние имеют до пределов довольное». Но магометане «пустошат многие страны и государства и несносные тяготы людям христианским сотворяют».
«И государство благочестивое, и веру православную от агарянского безбожия, — вопрошал патриарх, — и житие наше не должно ли защищать? И братии своей, христианам, помогать и освобождать от пленения языческого и разорения не велит ли закон?.. Да некогда… оных погубив, и нас до конца подвигнутся разорять».
