сюда в храм, но я не ваш и вам не подвластен! Вы угрожаете храму и священному огню, хотя не имеете на них права. Храм и остров принадлежат не вам, а всем нам, вилькам, сербам, лужичанам, древлянам и иным племенам, говорящим на том же языке, что и мы. Вы не посмеете посягнуть ни на храм, ни на священный огонь, или мы посягнём на ваше городище!..
Он вскинул руку, и толпа грозно зашумела, одобряя его слова.
Хвостек стоял, сжимая в руке меч, как будто хотел один ринуться на всех, но при всей дерзости ни он, ни отлично вооружённые люди его не могли бы справиться с тысячной толпой.
Князь нахмурился и повелительно взмахнул рукой:
— Ну, прочь с дороги!
И пошёл вперёд настолько уверенный, что никто его не тронет, будто целое войско защищало его. Толпа расступилась, пропуская князя, за ним проворно протискивались его слуги. Их толкали со всех сторон, но они пикнуть не смели. Медленно, не оглядываясь, князь прошёл сквозь толпу, которая насмешливо кричала ему вслед:
— Хвостишка! Хвостик! Хвост!..
Несколько раз он оборачивался, готовый броситься на толпу, но сдерживался и в ярости шёл дальше.
У самого берега стояла большая ладья, поджидавшая князя, за которым, не смея слова сказать, бегом поспешали его посрамлённые, озлившиеся люди. Вслед им все ещё доносились крики и смех:
— Хвостик! Хвостишка!
В эту минуту, словно сама богиня Ния, разгневавшись, мстила за своё поругание, чёрная туча, развалясь по всему небу, как громадная туша дракона, с рычанием надвинулась на озеро.
Под ней серели косые полосы града, хлеставшие леса и поля, а внутри, в глубине её, глухо гремело, как будто перекатывались мешки с камнями, готовые обрушиться на землю. Молнии падали в озеро с оглушительным треском, ветер сгибал до земли и вырывал с корнями деревья, взметая их, как пушинки. Налетев на сухой прибрежный песок, он вздымал его жёлтой, непроницаемой тучей и волок за собой.
Буря не давала князю сесть в чёлн: все повалились наземь и, закрыв голову, ждали, когда пронесётся бог грозы. Гребцы забились на дно барки, стоявшей у берега. В храме Ниолы молнии затмевали своим блеском священный огонь, дым окутал коитину, искры сыпались на завесы; сверкали красные глаза богини, словно радуясь разрушению. В вышине непрерывно рокотали раскаты грома, на озере пенились волны, ударяясь о берег, и выплёскивались далеко на остров.
Казалось, земля сотрясалась под ногами людей. Князь дрожал в своём плаще и что-то бормотал. Если бы кто-нибудь отважился приблизиться к нему, то услышал бы, как Хвостек попеременно молился то Перуну[94], то крестику, который носил на груди. Старые суеверия и новая вера равно владычествовали над ним… Он поклонялся новому богу, но страшился и прежних и не смел их бросить.
Завывание и свист ветра в ушах, казалось, повторяли оскорбительную кличку «Хвостик», душу его обуревала жажда мщения.
— Пусть, пусть искореняют все это племя! — кричал он в ярости. — Пусть угоняют в неволю… Пусть пашут на них… Пусть придут саксы… давно уж пора истребить кметов и все эти порождения ехидны…
Когда страшная буря пронеслась и Смерд нагнулся к лежавшему на земле князю, взбешённый Хвост едва не проткнул его мечом, забыв, где он. Только узнав своего слугу, он пришёл в себя.
— Милостивый государь, — начал Смерд, — гроза миновала… озеро уже не бурлит… солнце выглядывает из-за туч… волны улеглись… едем прочь с этого проклятого острова, где господствуют чары, ведьмы и колдуны… Не кто иной как гусляры накликали и нагнали сюда бурю. Град в кровь побил наших людей. Кто знает, что там с лошадьми на другом берегу?
Князь поднялся с земли, шумно вздохнул, насупясь, уселся в ладью, и гребцы отчалили от берега. Разрезая тёмные воды, ладья быстро удалилась.
Из-за кустов смотрели старый Визун и испуганные женщины: они что-то тихо бормотали — верно, посылали ему вслед проклятия.
Старуха с распущенными волосами торопливо рвала траву и, что-то нашёптывая, бросала в ту сторону, куда унеслась ладья. Потом стала кидать и песок и после каждой пригоршни плевала.
Дива, бледная и ослабевшая, неподвижно сидела у огня: она едва опомнилась и вся дрожала, точно её ещё терзали те духи, что вещали её устами.
Вдруг из-за туч выглянуло солнце, и луч его, проскользнув в храм сквозь раздвинутые завесы, лёг золотым снопом у ног девушки, а она, глядя на него, улыбнулась, как будто поняла, что говорило небо.
На крыше храма ворковали голуби, в кустах снова заливались соловьи, а над ладьёй князя стаей летели вороны; они то взмывали в вышину, то падали вниз, словно хотели сорвать с него шапку.
XV
В городище Хвостека допоздна бодрствовали люди: не было милостивого господина. Княгиня, погрузившись в раздумье, сидела в своей светлице, призывая к себе то слуг, то ключника, то прислужниц. Время от времени она беспокойно вскакивала, подходила к окну и к дверям и посылала спросить, не вернулся ли князь, не видно ль его, иль не слышно.
В первом дворе в ожидании его стояли люди, иные уже свалились от усталости.
Все с нетерпением ожидали князя, когда над лесом с грохотом и гулом пронеслась буря. Потом из-за туч выглянуло кровавое солнце и скрылось; мрак, словно саван, окутал землю, а князь все не возвращался.
Никто в городище не смел ложиться: не застанет князь на ногах и в готовности, тотчас велит избить!
Брунгильда поминутно посылала отрока, но отрок приходил все с тем же: ни слуху ни духу.
Ветер пронёсся по лесу и по озеру, обрывки туч летели по небу, словно догоняя друг друга и собираясь для новой бури. Ударяясь об изгородь и стены, завывал и смеялся Похвист[95], и от этого хохота, вторя ему, в страхе метались и выли собаки. У княгини задвинули ставни и задёрнули занавеси на окнах, крыша сотрясалась и трещала, ревел вихрь.
Наконец, около полуночи на мосту и у ворот послышался шум и топот, по городищу разнеслось: князь едет!
По крытым переходам между столбами проскользнула княгиня, спеша навстречу своему господину. Княгиня гневалась, но, войдя в светлицу, застала князя, с которого стаскивали промокшую одежду, ещё более разгневанным, чем она.
Они переглянулись, но не поздоровались. Князь стукнул кулаком по столу, требуя, чтоб ему подали мёд. Он был голоден, зол и поминутно изрыгал проклятия, желая всем и всему провалиться сквозь землю.
Брунгильда стояла, скрестив руки и пожимая плечами. Люди разбежались.
— Уж и полночь прошла, а вы, милостивый господин, все ещё
