– Моя вина…, – Виллем поднял оружие, – моя вина. Господи, нет мне прощения, нет…, – он поднес браунинг к виску. Чья-то рука легла ему на плечо, на республиканский погон:
– Не надо, сын мой…, – Виллем помотал головой. Рука мягко, но уверенно забрала пистолет:
– Святой отец, дайте мне умереть. Это я, я все сделал…, – он разрыдался.
Священник обнял его:
– Пойдемте. Вам сейчас не надо показываться…, – он махнул в сторону дверей, – пойдемте, сын мой…, – Виллем покорно дал себя увести.
В кабинке для исповеди, скорчившись на скамье, он бессильно зашептал:
– Я не хочу, не могу. Не могу жить, святой отец. Дайте мне…, – глотнув губами воздуха, он закашлялся. Виллем услышал вздох из-за бархатной занавески:
– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Я здесь, чтобы выслушать вас, сын мой. Господь да пребудет в сердце вашем…, – руки Виллема тряслись, звенели колокола:
– Нет мне прощения, – понял мужчина. Превозмогая боль, Виллем начал:
– Deus meus, ex toto corde paenitet me omnium meorum peccatorum. Господи, прости меня, ибо я согрешил перед Тобой…
Барселона.
В кабинете врача было солнечно, в форточку дул теплый ветер. Внизу, на Рамбле, гудели автомобили. Доносился крик мальчишки-газетчика: «Осада Теруэля продолжается! Правительство стягивает войска! Франкисты обречены!».
Погода улучшилась. Девушки ходили по Барселоне без пальто, с непокрытыми головами. На каждом углу продавали цветы. Вечером, из кафе, слышались звуки аккордеона и пианино. В освещенных, больших окнах, двигались тени танцующих. В кинотеатры стояли очереди. Шла «Бродвейская мелодия», британские «Копи царя Соломона», «Товарищ», американская комедия о бежавших из революционной России аристократах, вынужденных наняться слугами к богатому банкиру. Перед сеансами крутили кинохронику с фронта, показывали короткие документальные фильмы, «Испания. 1936», Бунюэля, или «Испанскую землю», снятую по сценарию Хемингуэя и Дос Пассоса.
Тони одевалась за ширмой:
– Французская лента идет, Drôle de drame, с мадемуазель Аржан, невестой кузена Теодора. Виллем с ней танцевал, в Париже…, – девушка ласково улыбнулась:
– Не буду ходить в кино, его дождусь. Как он? – озабоченно подумала Тони, сидя на старом стуле, натягивая чулки:
– В пресс-бюро говорят, что на фронте затишье, ждут декабрьского наступления…, – Тони жила спокойно. Она ожидала, что фон Рабе навестит ее и отдаст негативы, а о русском девушка не думала. Тони писала, каждый день. Она ходила с Хемингуэем и журналистами в кафе, и много читала. В городской библиотеке держали русские книги и газеты из Москвы. Тони сидела, с карандашом в руках, шевеля губами. Она хотела разобраться в том, как Сталин пришел к власти, и что сейчас происходит в Советском Союзе. Троцкий много рассказывал о революции и гражданской войне, но Тони всегда предпочитала сама понять страну, о которой пишет.
Она вспоминала голос изгнанника:
– Ленин считал своим лучшим другом Александра Даниловича, Горского. Горский, по приказу Ленина, организовал расстрел семьи бывшего царя, и в нем участвовал…, – Троцкий чиркнул спичкой:
– Сталин Горского терпеть не мог, но ничего не показывал. Сталин был хитрым человеком, и остается им. Горский…, – Лев Давыдович помолчал, – Ленин, по слухам, прочил его в преемники. Александр Данилович знал языки, получил в Цюрихе докторат, по философии. Он даже монографию о Фурье выпустил, до войны. Попробуйте ее найти, книга хорошо написана, – посоветовал Троцкий:
– Он был бесстрашным человеком, этого у него не отнять. Всю гражданскую войну на фронтах провел. Не знал жалости…, – он помолчал: «Впрочем, тогда ее никто не знал…»
Троцкий закинул руки за голову:
– Лучшим другом Сталина был Семен Воронов, бомбист. Они вместе ссылку отбывали. Но Воронов, – Лев Давыдович усмехнулся, – он рабочий, металлист. Сталин любит незаметных людей. На их фоне он кажется светилом, а рядом с Горским даже я проигрывал…, – Троцкий подмигнул Тони:
– Я знал революционеров, слышавших знаменитого Волка, в прошлом веке. Горский был точно такой же. Я помню митинги, где он выступал. За Александром Даниловичем люди были готовы идти в преисподнюю. Впрочем, – Троцкий посмотрел за окно, на солнечный, жаркий полдень, на агавы в маленьком, выложенном камнем дворике, – зачастую они туда и отправлялись, товарищ Френч.
Застегнув пуговицы на шелковой блузке, Тони надела твидовый жакет. Она сунула ноги в туфли на низком каблуке, и подхватила старый, прошлого года, военного образца, планшет.
Во французских женских журналах напечатали фотографии осенних коллекций. Купив Vogue, после отъезда Виллема, Тони наткнулась на мадемуазель Аржан. Девушку сняли на подиуме. Мадемуазель Аржан завершала показ мадам Скиапарелли, по традиции, в свадебном платье.
– Она очень красивая, – Тони рассматривала гордо поднятую голову, короткие, модно постриженные волосы, падавшие пышной волной на прямые плечи, – правильно Виллем говорил, она похожа на мадам Горр…, – Тони не жалела, что у нее не появится платья:
– Ерунда, милый мой, – весело заметила она Виллему, – главное, чтобы мы были вместе. Поженимся здесь, а обвенчаемся в Мон-Сен-Мартене. Я фату надену…, – Тони, невольно, рассмеялась:
– Соберется семья, твоя сестра у меня подружкой станет, – он лежали, обнявшись. Тони устроила голову на его плече:
– Летом появится мальчик, или девочка…, – Виллем шепнул ей что-то на ухо. Тони улыбнулась:
– Я уверена, что все получилось. Ты очень старался, милый мой…, – Тони внимательно изучила платье на мадемуазель Аржан:
– Они с кузеном Теодором не обвенчаются. Она еврейка, а он православный. В мэрии брак зарегистрируют. Нам, с Виллемом, надо пойти к алтарю. Его родители, верующие люди, да и он тоже…, – Тони давно не переступала порога церкви. Маленький Джон ходил на службы, и в Кембридже, и в Банбери. Виллем посещал мессу:
– Для меня такое важно, – серьезно сказал мужчина, – меня растили в уважении к церкви, и вообще…, – Виллем вздохнул, – я в разные переделки попадал, под землей. В шахте начинаешь молиться, Тони, даже если все забыл. Но о Боге надо помнить постоянно, а не только когда тебя заваливает, в полумиле от поверхности…, – она поцеловала теплый висок: «Конечно, мы обвенчаемся».
Тони любовалась кремовым шелком роскошного, с обнаженными плечами платья. Мадемуазель Аржан напоминала греческую статую. На стройных ключицах лежало тяжелое ожерелье. «Бриллианты и сапфиры из ателье Картье, – прочла Тони, – браслеты из ателье мадам Сюзанны Бельперон». В церкви, в Мон-Сен-Мартене, кюре вряд ли понравилось бы свадебное платье с почти невидимыми бретелями и обнаженной ниже поясницы спиной.
– Придется надевать традиционный наряд, – решила Тони, – будет зимняя свадьба. Виллем говорил, у них очень красиво, на Рождество. Ставят вертеп, его мама печет коврижки, на главной площади Мон-Сен-Мартена рождественский рынок устраивают…, – Тони представила снег, огоньки свечей в церкви, пелерину белой лисы, брюссельское кружево фаты:
– Папа обрадуется. Маленький Джон будет шафером, у Виллема.
Тони думала о камине в спальне Виллема, в замке, горной реке, и средневековом мосте, о прогулках по холмам, и большой, прошлого века кровати:
– Скорей бы Виллем вернулся…
Скиапарелли и другие модельеры предлагали укоротить юбки и платья. Сейчас они шились по середину икры, но в журнале манекенщицы носили юбки, едва прикрывающие колено. Тони поняла:
– Влияние войны. Костюмы стали более строгими, четкими, сумочки напоминают планшеты…, – она села в кресло, напротив врача. Тони взяла на прием испанские документы. Если доктор и заметил ее акцент, то он ничего не сказал.
Врач улыбался:
– Я могу провести исследование по методу Ашхайма-Цондека, сеньора Эрнандес, но с войной все подорожало. Мыши, кролики…, Впрочем, такое и не нужно, – он сверился с записями:
– Если прошло две недели, как вы говорите, то, скорее всего, вас и вашего мужа ожидает счастливое событие…, – обычно, Тони не носила перчаток, но, собираясь к врачу, надела единственную пару. Даже на республиканской территории пожилой доктор мог не принять незамужнюю девушку, подозревавшую, что она ждет ребенка. Тони тщательно выбрала скромный костюм, блузку с высоким воротом. Она рассмотрела себя в маленьком зеркале, в ванной: «Отлично. Шляпки нет, но многие их не надевают». Доктор добавил:
– Осмотр подтверждает беременность. Вас может тошнить, в первые, месяцы. Надо потерпеть, и все пройдет.
Спускаясь по лестнице, Тони посчитала на пальцах:
– После Рождества обвенчаемся. Ничего не будет заметно. Летом…, – остановившись, в почти жарком солнце, она счастливо зажмурилась:
– Летом родится маленький. Или девочка…, – по дороге домой Тони купила сладких апельсинов, из Валенсии. Доктор сказал ей, что надо хорошо питаться:
