Нет, если бы сейчас кто-нибудь спросил ее, намерена ли она выполнить свой долг, она немедленно подтвердила бы свою готовность и, пожалуй, даже оскорбилась бы, что в ней посмели усомниться. Но нечто недосказанное, смутное, шевелилось в ее душе…
Чмокнула перепонка в потолке, и во входном отверстии, на миг открыв взору черноту неба, показалась фигура матери-настоятельницы. Крылья Дипт-Шаим были зачехлены от дождя, потому в проход между спящими в гамаках Невестами она спустилась по гибкой лестнице и двинулась меж своими воспитанницами, заглядывая в лица.
Наан поспешила закрыть глаза. Бессонная ночь пагубно влияет на цвет кожи, а портить свою внешность значит выражать неуважение к императору, который когда-нибудь, внимательно разглядев и оценив Невест, выберет себе одну из них.
«Нас выращивают как бессмысленные парниковые цветы!..», – поморщилась Наан своим мыслям и тут же услышала тихий голос настоятельницы:
– Не пытайся обмануть меня, тебе это все равно не удастся. Открой глаза, дорогуша.
Наан послушно разлепила веки. В ночном зрении лицо Дипт-Шаим казалось зеленовато-землистым, и без того отталкивающие черты выглядели сейчас просто страшными.
– Ну? – хмурилась она. – И как ты мне это объяснишь?
Воспитанницы Храма недолюбливали и боялись настоятельницу, ведь недаром в чехле на ее поясе покоился жезл электрошока. В то же время они слегка жалели ее: когда-то и она была Невестой, но император пренебрег ею, в то время как у каждой из них шанс еще есть.
– Зачем императору столько жён? – вместо оправданий выпалила Наан и сама поразилась своей дерзости.
Дипт-Шаим покачала головой:
– Ты не перестаешь удивлять меня… Я не уверена, что ты соответствуешь своему предназначению. Любой другой воспитаннице я бы ответила просто: «Так устроен наш мир», и та была бы вполне удовлетворена. Но ты не такая… Что ж, я отвечу тебе так, как понимаю это сама. – Не часто настоятельница была столь добра, обычно зарвавшиеся воспитанницы успокаивались ею с помощью электрического разряда. – Когда-то наш народ, народ махаон, был вынужден содержать огромное количество счетчиков-координаторов… Ты, надеюсь, знаешь историю?
– Да. Счетчикам помогали бессрочники – несчастные изгои нашего племени…
– Верно, дитя мое. Изгои, без которых невозможно было обойтись. Не лучше обстояло дело и у маака. Они уродовали своих детей, превращая их в думателей… И мы, и они жили по законам, противным Богу. И Он прислал нам своего внука, который умеет быть везде одновременно. «Бог есть Любовь, – сказал Лабастьер Первый. – Живите же, не искажая Его путей»…
«Шестой постулат. Я слышала его тысячу раз, – подумала Наан. – Все это нам рассказали, едва мы вышли из куколок…» Но настоятельница продолжала, впадая в легкую экзальтацию:
– И он один заменил собою всех счетчиков и всех думателей мира. Он навсегда прекратил рознь маака и махаон. Он думает за всех нас и находится в тысяче мест в один и тот же миг. Везде, где он нужен. Везде, где нуждаются в его помощи…
Она остановилась, как бы заставляя себя успокоиться, а затем продолжила, понизив голос:
– Но и он нуждается в любви, не так ли? Однако нет ни одной самки, которая могла бы быть с ним везде одновременно. – «Это что-то новое» – насторожилась Наан и стала слушать внимательнее. Но Дипт-Шаим уже заканчивала. – Потому-то в каждой точке, где выполняет он свой тяжкий труд, с ним находится одна из верных возлюбленных жен его – махаон, урания или маака… Возможно, ты станешь одной из них. Не счастье ли это?.. А теперь – спи.
Наан закрыла глаза. Как ни странно, слова настоятельницы успокоили ее. И теперь, прислушиваясь к дождю и ветру, она улавливала в них мотив колыбельной. И она мягко окунулась в ватное забытье, без сновидений, но с ощущением облегчения.
…Императорский антиграв, описав эффектную дугу в прозрачном безоблачном небе, приземлился на площади возле Храма. В том, кому принадлежит аппарат, сомнений не возникало: он был украшен копией знаменитого гигантского перстня бескрылых предков, покоящегося ныне в могиле Давшего Имя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Взволнованный шелест пробежал по рядам встречающих Невест. Каждая из них благоухала, была одета в приготовленный специально для этого случая наряд, а натертые воском крылья, хотя и потеряли некоторые свои аэродинамические свойства, но ослепительно сверкали и переливались на солнце.
Десяток сопровождающих императора воинов-ураний, с телами, покрытыми золотистой пыльцой и лиловыми набедренными повязками, опустились рядом с антигравом. Сложив крылья, они каменными изваяниями застыли в боевой стойке, сжимая в руках тяжелые бластеры-плазмобои из металла того же золотистого цвета, с рукоятками, инкрустированными бело-радужным перламутром. Их вооружение было скорее данью традиции, нежели необходимостью, ведь и представить себе невозможно, что у кого-то может подняться рука на Внука Бога.
Лабастьер Первый встал с водительского кресла, снял с головы обруч мнемодатчиков управления и сделал шаг навстречу семенящей к нему Дипт-Шаим. И был он именно таков, каким представляла его себе Наан: сосредоточенно-величественен и красив неземной, божественной красой. Как и у любого маака, на его крыльях не было ни единого белого пятнышка, но если у любого другого маака махаону это казалось уродством, Лабастьера Первого это делало еще очаровательнее.
Он неторопливо прошел вдоль шеренги воспитанниц, оглядывая Невест и выслушивая их короткие представления: «Дипт-Эйден из семьи Моз. Я училась любить тебя всю свою жизнь, о господин мой, и я была способной…», «Я – Дипт-Лаали, дочь семейства Руан. Посмотри на меня. Все говорят, что я красива, и я стала такой только для тебя…» Согласно качая головой и бросая на соискательниц скучающие взгляды, Лабастьер Первый, не останавливаясь, двигался вдоль шеренги.
Он был еще метрах в четырех от Наан, когда та почувствовала, что от страха у нее подкашиваются коленки, и она сейчас-сейчас потеряет сознание. «… Я твоя. Если ты хочешь узнать достойную тебя нежность, о господин, узнай меня…», – повторяла она про себя приготовленную фразу… Но от повторения та напрочь потеряла смысл, и Наан стало казаться, что сейчас она выпалит не имеющий значения набор звуков, вызвав злорадный смех подруг и недовольство императора.
И вот он поравнялся с Наан. Она смотрела на него молча, не в силах заставить себя произнести ни единого слова. Он продолжал выжидательно смотреть на нее, и лицо его при этом тронула легкая насмешливая улыбка. Лицо же Дипт-Шаим, стоявшей за его спиной, выражало крайнюю степень недовольства растерянностью воспитанницы: глаза превратились в щелочки, рот поджат…
И тут в один единственный миг все перевернулось в душе Наан. Но по инерции она начала:
– Я – Дипт-Наан из семьи Мари…
– Из семьи Мари… – зачем-то повторила за ней Дипт-Шаим многозначительно.
– Я твоя… я… – Наан остановилась, нервно кашлянула, а затем вполголоса, ровно, произнесла то, что отчетливо осознала лишь только что: – Я ненавижу тебя.
Невесты пораженно ахнули. Дипт-Шаим испуганно прикрыла рот рукой. Левая бровь императора поползла вверх. Во взгляде его теперь читалось недоумение и в то же время какое-то неожиданное озорство.
– За что же? – спросил он.
– За то… За то, что ты заставляешь всех этих девушек униженно просить тебя взять их в жены, а затем выбираешь лишь одну, оставив остальных несчастными и опозоренными…
– Господин мой, – торопливо вмешалась Дипт-Шаим, – позволь мне увести глупую девчонку прочь и наказать ее так, как она того заслуживает… – То ли настоятельница все же любила своих воспитанниц, то ли сама боялась наказания за сумасбродство одной из них. – Не сердись на нее, она не в себе, она переволновалась и, по-видимому, нездорова…
Но император остановил ее взмахом ладони и спокойно поинтересовался у Наан:
– За что-то еще?
– За то, что заставляешь нас быть твоими невестами, не спросив, хотим ли этого мы… За то, что ты так красив, отчего отвергнутые тобой Невесты будут несчастны вдвойне… – Наан осеклась и опустила глаза в ожидании неминуемой кары.
