Разумеется, когда являлось убеждение, что автономность человека реальна на каком-нибудь пункте его существования, это естественно влекло бы за собою мысль, что, стало быть, автономность возможна и плодотворна и в каких-либо других отношениях, а это влекло бы к исканию новых областей автономности с постепенно возрастающим «освобождением от Бога».
Таким образом, первичным пунктом «освобождения от Бога» явился рационализм, направление, основанное на предположении способности разума (ratio) познавать истину независимо от Божественного Откровения, своими собственными силами. В действительности это ошибка, но она порождается огромной силой человеческого разума и его способности все подвергать своей критике и потому, как человеку кажется, отвергать все ложное и находить все действительное, истинное. Ошибка этой самоуверенности разума состоит в том, что он в действительности совсем не есть источник познавания фактов, которые доводятся до сведения человека не разумом, а ощущениями — как физическими, так и мистическими. Действительная роль разума состоит лишь в операциях над материалом, доставляемым этими восприятиями, ощущениями. Если бы их не было, разум не имел бы никакой возможности работать, не имел бы и искры знания чего-либо. Но его контролирующая, обсуждающая сила так велика, что легко вводит человека в соблазн думать, будто бы разум может самостоятельно познавать.
Эта наклонность к преувеличению силы разума всегда жила и будет жить в человеке, так как наиболее трудная работа разума есть самоконтроль, оценка действительности своей собственной работы. Этот самоконтроль не только легко ослабевает в человеке, но и преднамеренно избегается им потому, что приводит его к тягостному сознанию ограниченности и относительности тех своих способностей, которые по своему характеру кажутся абсолютными.
Насколько самоконтроль разума открывает ему необходимость искать абсолютный Источник своих относительных способностей и таким путем приводит к исканию Откровения Божественного, настолько ослабление самоконтроля приводит к лжеощущению человеческой способности к автономии в сфере познавательного мышления.
Разумеется, и в христианском мире всегда были зачатки такого преувеличения сил разума, то есть зачатки рационализма. Но исторически рационализм выдвинулся именно у Декарта{1}. В своем начале его философия казалось ничуть не противоречащею христианству. Рационализм Декарта не восставал против истин веры, не проповедовал какой-либо иной веры. Сам Декарт лично был очень религиозен и даже полагал, что своими изысканиями работает на утверждение истин христианства. В действительности было, конечно, совершенно наоборот. Система философии Декарта исходила из предположения, что если бы человек в задачах познания не имел ниоткуда никакой помощи, то есть, стало быть, и от Бога, то мог бы найти в самом себе такие аксиоматические основы познания, утверждаясь на которых он математическим способом мог бы логически дойти до всецелого познания истины.
Как замечает покойный В. А. Кожевников в своем этюде о человекобожии, «картезианское: “я мыслю, следовательно, я существую” — уже давало основание для человекобожия в смысле человеческого самоутверждения». Действительно, в том всестороннем сомнении, которое было допущено Декартом перед этим утверждением, отвергается всякое знание, не зависящее от рассуждающего субъекта, допускается, что если бы человек не имел помощи ни от кого и ни от чего, то его разум обошелся бы собственными средствами для познавания истины. «Обособление и самодостаточность мыслящей личности полагается во главу угла храма философской мудрости». При таком исходном пункте «чисто субъективное постижение истины, — замечает В. Кожевников, — становится единственным утверждением и самого бытия. Сущее утверждается на мыслимом, реальное на интеллектуальном... Чисто человеческое, и только человеческое, обретает свое обоснование и оправдание в чисто человеческом разуме. Вся эволюция новой философской мысли от Декарта до Канта развертывается под сознательным или незамеченным, но непреодолимым влечением в эту сторону»[509].
Если рационализм возник вовсе не в качестве противника религии, то своим воздействием, своим воспитательным действием на ум приводил к подрыву веры, ибо когда разум утверждается как самостоятельное средство познания, то господство религии само по себе вытесняется этим.
Рационалистическая складка ума ведет постепенно к следующей стадии человеческой автономности — к деизму. Становясь автономным орудием познания, разум постигает законы природы, законы человеческой этики, характер человеческих способностей и потребностей, а следовательно, удобства или неудобства различных норм жизни и их соответствие или несоответствие человеческой природе — вообще все «добро и зло», как обещал Искуситель при райском древе. Отсюда на первых порах еще не вытекает отрицания Бога. По привычке мысль допускает его существование как Творца. Но для нее ясно, что, создав мир с его законами и человека с его способностями, Он уже не действует, и дело самого человека устраиваться на основании этих законов, которые он постигает своим всесильным разумом и сообразует с тем, что ему кажется добром и злом. Бог как Промыслитель представляется противоречием с законами природы. В XVIII веке и развивается господство деизма, признающего Бога как Творца, но не признающего Его как Промыслителя. К этому направлению принадлежали или с него начинали в XVII —XVIII веках все господствующие мыслители: Локк, Гоббс, Шефтсбери, французские «философы» Вольтер, Гельвеций, Дидро и т. д., немецкие Реймарус, Лессинг{2} и т. д. Деизм представлял много различных направлений, но объединяющей всех идеей было устранение Бога как силы промыслительной, принимающей участие в функционировании созданного Им мира. Понятно, что на таком понятии о Боге мысль не может остановиться. От деизма неизбежен переход к атеизму или к пантеизму.
Если Бог находится где-то в недоступной дали от мира и человека, если дела мира совершаются по неизменным законам, то практически нет никакой надобности принимать во внимание существование Бога. Практически его нет, а если так, то нет надобности и в «гипотезе» его существования. С Ним и без Него все будет совершаться одинаково. Таким образом является атеизм, к которому в XVIII веке и примыкает большинство мыслителей. Но так как, по деистическому пониманию, Бог сотворил мир, то возможен и такой поворот мысли, что Он проявляется в законе природы, откуда может рождаться пантеистическое воззрение. Однако же в обоих случаях христианское мировоззрение вытесняется, значение же человека крайне раздувается. Разум представляется высшим элементом всего существующего, а человек, как носитель разума, — наивысшим существом мира. Таким образом, начав с относительно скромной автономности разума, человек приходит к господству над миром взамен развенчанного Бога, и в XVII —XIX веках являются даже попытки создать «религию разума» и «религию человечества»..
Мир и человек были окончательно отрезаны от Бога Кантом вопреки его желаниям. Кант утверждал, что мы познаем наше собственное о них представление. Такая постановка вопроса о познании равносильна утверждению, что мы ничего не знаем, кроме законов нашего собственного разума. Отсюда логически следует, что и реально существует только наше представление. Это, замечает В. А. Кожевников в упомянутом этюде, «было понято Фихте, который и провозгласил: «Я — познающее — и есть сущее, все же прочее есть лишь познаваемое, то есть только мыслимое, мною творимое, из меня исходящее, вне моего представления не существующее». «Обоготворение разума было завершено Гегелем, которого «Феноменология духа» и «Философия истории» есть грандиозный опыт разложения космической и исторической реальности в процесс эволюции философской мысли»[510].
В этой «идеалистической» философии торжествовал, таким образом, полный нигилизм в отношении какой бы то ни было реальности, и Бог сам по себе совершенно упразднялся, как и заявил наконец Фейербах.
«Абсолютное существо для человека — он сам», — объявил Фейербах. «Вопрос о бытии Бога есть вопрос о бытии или небытии человека»; «Первичное есть человек, а вторичное — Бог. Человек объективирует в религии свое собственное существо»; «Вера в Бога есть не что иное, как вера в человеческое достоинство, в божественное значение человеческой личности». Отсюда все сводится к человеку — всякая истина, всякая нравственность; но зато все лишается абсолютного значения, так как и истина, и нравственность неодинаковы у различных людей. И вот в конце концов Фейербах, не признающий реальности ни мира, ни Бога, должен был искать прочной опоры не в человеке, а в человечестве. Это один из множества образчиков того, как запутываются люди, отвергающие внечеловеческую реальность. Фейербах, отвергая реальность мира и Бога, признал высшей реальностью «человечество», как будто мы можем иметь хоть малейшие доказательства в существовании «человечества», если не считаем доказуемыми существование Бога и мира! Тут нет ни искры философского разума и даже вообще разума. Как бы то ни было, Фейербах, чтобы избежать явной разнородности представлений различных людей об истине или нравственности, решил, что точное понятие о том и другом мы получаем в том, как представления суммируются у людей в совокупности, то есть в «человечестве». Истина есть нечто коллективно-человеческое. Нравственность определяется также всечеловечностью. Все люди взаимопополняют, уравновешивают и компенсируют друг друга. Но где же искать этого коллективного человечества? Фейербах указывает на государство. «Государство призывается объединить все многообразие личностей и жизненных явлений, стать полнотой силы и полнотой мудрости и блага. То, что разрознено в человечестве, сливается в государстве будто бы в абсолютное единство, превращается как бы в единого коллективного совершенного человека. Государство становится видимым и активным воплощением божества, человекобогом»[511].
