— Я не знаю, о чем вы говорите.
— Зато знаю я, граф, и этого достаточно… Три дня назад мой родственник приехал в Санто-Доминго и от вашего имени просил у меня объяснений; так ли это?
— Действительно, так.
— Я не отказал ему в этом. Но я считаю, что мои слова должны быть не только предельно ясными и точными, но и неопровержимыми, поэтому я решил рассказать обо всем в вашем присутствии, убежденный, что не подвергнусь никакой опасности, если приеду к вам. Должен вам признаться, что мой родственник старался, без сомнения беспокоясь за мою безопасность, отговорить меня от этой поездки, но я решился — и вот я здесь.
— Клянусь честью, вы дорогой гость для меня, — с жаром вскричал Монбар, — потому что вы благородный дворянин!
— Теперь выслушайте меня, господа, — продолжал дон Санчо, поклонившись. — Вот что я ответил бы на вопросы моего родственника, если бы не предпочел сделать этого при вас. Я беру Бога в свидетели и даю честное слово дворянина, что вы услышите истинную правду… Дон Гусман де Тудела — не сын сестры моего отца герцога Пеньяфлора. У моего отца была только одна сестра, умершая девятнадцати лет от чахотки в кармелитском монастыре в Севилье. У моего отца была дочь, моя сестра. Эта дочь исчезла вследствие странного и таинственного приключения, в котором был замешан французский дворянин по имени граф де Бармон. Очень может быть, что дон Гусман — сын моей сестры, но я не смею утверждать это наверняка.
— Кузен, — вскричал молодой человек в сильном волнении, — ради всего святого, что такое вы говорите?!
— Правду, дон Гусман.
— Как! Дочь герцога?…
— Была законно обвенчана с этим французским дворянином, повторяю вам. Мой отец велел похитить ребенка, прежде чем мать смогла запечатлеть на его лобике первый поцелуй. Граф де Бармон, преследуемый несправедливой ненавистью моего отца, видя, что честь его очернена, а карьера разрушена, также исчез.
— О, как все это ужасно! — вскричал молодой человек, в отчаянии ломая руки. — А я-то, кто же я?!
— Вы, — с достоинством ответил дон Санчо, — вы человек с благородным сердцем, с возвышенной душой и сумеете, несмотря ни на что, приобрести себе прекрасное место в свете.
— И я помогу ему! — с порывом вскричал флибустьер.
— Боже мой! Боже мой!.. Что же хотели сделать из меня?
— Я уже вам говорил: орудие ненависти и мщения против невинного человека, который имеет право на ваше уважение. Монбар не убийца и не обольститель, а если бы даже он и был виновен, повторяю вам, вы не имеете никакого права требовать у него отчета, дорогой мой племянник.
— Не называйте меня таким образом, дон Санчо; я даже не знаю, принадлежу ли к вашей семье.
— На это я не могу ответить вам ничего иного, кроме того что я вас люблю, знаю с детства и всегда считал своим родственником.
— О! — вскричал Монбар. — Неужели ненависть может быть доведена до такой степени?
— Вы сами видите, граф… Теперь я исполнил священную обязанность. Что бы ни думал отец о моем поведении, совесть моя спокойна: я облегчил ее от ужасной тяжести; пусть судит меня Господь.
— Вы поступили именно так, как я ожидал, и я искренне вас благодарю. Но, — прибавил Монбар тихим голосом, — не хотите ли вы сообщить мне еще о чем-либо?
— Другая особа сделает это, граф, — ответил дон Санчо тем же тоном.
— С этой минуты особа эта для меня священна, маркиз. Господь, могущество которого бесконечно, позволит, без сомнения, чтобы она сумела забыть все, как забуду я сам.
— В свою очередь благодарю вас, граф, — откликнулся маркиз, — этими словами вы вновь сделали меня вашим должником.
Два человека, наделенные столь благородным сердцем и возвышенным умом, горячо пожали друг другу руки.
— А он? — спросил маркиз, указывая на молодого человека, который стоял, уныло опустив голову на руки.
— Я сам позабочусь о нем.
— Бедный юноша! — прошептал дон Санчо и, подойдя к дону Гусману, мягко обратился к нему: — Великие горести делают людей сильными. Что же вы опускаете голову? Вы имеете право ходить с высоко поднятой головой, ведь и вы также не виновны.
— О! Если бы вы знали…
— Я все знаю, Гусман. Роковая судьба преследует вас; вы повиновались не своей воле, воле, от которой не смели избавиться. Не отчаивайтесь же так сильно.
— Но что же делать, Боже мой, куда деваться?
— Перед вами два пути: следовать за мной, и клянусь вам, что я буду для вас добрым родственником, или остаться здесь, среди ваших новых друзей; я даже думаю, что этот второй путь — самый лучший для вас.
— Могу ли я осмелиться после всего того, что случилось? Ведь я негодяй, изменник, словом — шпион!
Монбар подошел к нему и, положив руку на его плечо, сказал тихо, но властно:
— Поднимите вашу голову! Дон Гусман де Тудела умер, я знаю только Франкера, храброго Берегового брата.
— А? Вы меня прощаете, если говорите эти слова! — вскричал молодой человек с проблеском радости сквозь слезы.
— Прощают только преступников, а Франкер преступником быть не может.
— И никогда не будет! — воскликнул молодой человек с воодушевлением. — С этой минуты я принадлежу вам, делайте со мной что хотите.
— Хорошо, дитя мое, осушите ваши слезы, вы нашли отца.
И Монбар раскрыл ему объятия с волнением, необыкновенным для такого человека. Молодой человек бросился к нему на шею, и они долго стояли, обнявшись.
В это время послышался легкий шум, двери тихо отворились, и показалось бледное и смиренное лицо донны Клары. Монбар подошел к ней и, взяв за руку, ввел за собой в комнату; она покорно последовала за ним, и в лице ее читалась робость и чуть заметная радость.
— Франкер, — сказал он молодому человеку, — если вы нашли во мне отца, то вот праведная женщина, которая займет место вашей матери. Любите ее, как родную мать, потому что ее любовь к вам безгранична.
— Да! — вскричала донна Клара с неописуемым волнением. — Да, вы — мой сын!
— Молчите, Клара, — тихо сказал ей Монбар, — а если вы ошибаетесь?
— О-о! — ответила она, бросив на него один из тех взглядов, которые разъясняют все. — Разве можно обмануть сердце матери? — И она с восторгом прижала молодого человека к своей трепещущей груди.
— Такая великая радость после такой великой горести! Да будет благословен Господь! — вскричал молодой человек.
— О да! — подхватила донна Клара. — Да будет Он благословен, потому что Его правосудие неизменно.
Монбар, лучше других владевший собой во время этой сцены, рассудил, что пора вмешаться.
— Извините, дон Санчо, — сказал он, — мы совсем забыли о вас. Ведь именно вам мы обязаны этими минутами счастья, и мы наслаждаемся ими как последние эгоисты, совершенно не думая о том, что ваше положение ненадежно в этом городе, где, кроме нас, все вам враги.
