Агафья предупредит о том.
А еще провидел он, что беда там будет великая и не вся дружина вернется.
Насчет Божедара не видел, темно было впереди. Вроде как развилка, и не от самого Божедара то зависит.
И молчал.
Точно знал, когда вернется богатырь – он ему чем сможет поможет.
А когда нет…
Семье его отслужит. Его просьба, ему и ответ держать.
И молчать.
Тяжко?
То-то и оно. Страшная это ноша, а только не передашь никому, не отринешь, не откинешь в сторону, ровно камень. Нести надобно.
Будем нести.
* * *
– Непотребство!
– Утихни, Макарий. – Борис сдвинул брови, пришлось патриарху губы поджать да за посох крепче взяться.
– Все одно, безлепие то, государь! И царевич туда отправился!
– Фёдор? Так что с того?
– Государь, пост сейчас!
Борис в окно посмотрел.
Там, за рамами медными, за стеклами цветными, небо синело. Яркое-яркое. Чистое-чистое.
И так Борису вдруг прокатиться захотелось!
Вот чтобы как в детстве! Чтобы он, и конь, и полет над снегом, и вкус мороза и зимы на губах, и чтобы остановиться где да в снегу покататься, просто так, от восторга жизни, и сосульку с крыши сломать, и подгрызать ее, с ума сходя от восторга…
И стоит тут чучело это черное, последнюю радость у людей отобрать готовое…
– Иди-ка ты отсюда, Макарий!
– Государь!
– Али невнятно я сказал? Иди! Тебе же лучше, когда люди грешить будут. Покаются, потом серебро в храм понесут! Не морочь мне голову! Молод Федька, вот и хочется ему немного радости! Не смей его грызть!
И так царь выглядел, что Макарий даже и спорить не насмелился. Развернулся, да и вон пошел.
Эх, государь, государь!
Нет в тебе истинной богобоязненности! Нету…
* * *
А Борис, который Бога бояться и не собирался – чего отца-то бояться? родного, любимого, любящего? враг он тебе, что ли? – в свои покои отправился, да приказал не беспокоить.
А сам…
Ох, не только царица потайные ходы знала.
Борис тоже в стороне не оставался. Переодеться в платье простое, кинуть монетку конюху верному, да и – на свободу!
Одному!
Без свиты, без людей лишних, без венца царского!
Риск?
А ежели себе такое не позволять, так и с ума сойдешь, пожалуй. Сколько можно-то? На троне сидеть, на бояр глядеть, указы умные читать-писать, о государстве думать… сил уже нет! И сил, и терпения… свободы хочется! Хоть глоток! Хоть щепоточку!
Царь? Обязан?!
А что – не человек он, что ли?
Никому-то дома сидеть не хотелось в святочную неделю.
* * *
Гулянья!
Как же это весело, как радостно!
У Фёдора и то складки на лбу разгладились. Кругом шум, гам, смех, суета веселая. Налево посмотришь – с горки катаются.
Направо – карусель веселая.
Прямо – ряды торговые, люди смеются, народ заманивают, кто сбитнем, кто калачом, кто петушком на палочке.
В сторонку отойдешь – там костры горят, вдруг кто замерз, погреться захочет? А вот и скоморохи, ходят, кукол своих показывают, с медведем ученым пляшут… тот квелый, скучный, а все ж старается…
Впрочем, Фёдора мало то интересовало. А вот Устинья…
Долго искать не пришлось, на горке оказались все Заболоцкие.
И старшие, и младшие. Старшие, правда, быстро накатались, да и погулять отправились. Боярыня аж цвела, мужа под руку держала, улыбалась.
Хорошо!
Давно он ее вниманием не баловал! Все дела домашние да заботы хозяйственные, а что она – не женщина? Ей ведь не так много надобно, слово ласковое да улыбку добрую. Боярыня и дочек из внимания выпустила.
А ими Илья занимался.
Садились они все на саночки – Марья, за ней Илья, потом Аксинья и Устинья – и летели с горы под визг веселый. Марья от души веселилась. Уж и не думала она, что так-то у нее будет!
В очередной раз перевернулись саночки, молодежь в снег полетела, захохотала, Илья невесту перехватил, в щеку поцеловал.
– Всегда тебя любить буду, Илюшенька.
Гадом надо быть последним, чтобы на такое не ответить.
– И я тебя, Марьюшка. И деток наших будущих, и доченьку.
Устя только хихикнула, глядя на братца с невестой.
Ишь ты… целуются они! Прямо в снегу. Аксинью, которая что-то плохое сказать хотела, она ногой пнула в валеночке, не больно попала, но увесисто. И то сказать, нашла сестренка время, чтобы жало свое выпустить! Думать надо и язык прикусывать! А то оторвут!
– Помолчи!
Сестра зашипела, что та гадюка, но Устя ей кулак показала.
– За косу оттаскаю! Не смей им радость портить! Пошли, я тебе сбитня куплю!
Аксинья и не спросила, откуда деньги у сестры. За ней пошла. А потом…
– Ой…
Фёдора она б и не увидела, и не заметила. Чего в нем для Аксиньи интересного? А вот Михайлу…
Устя обоих заметила.
Куда б удрать? Поздно, увы. Вот они, стоят, не подвинешь! Устя низко кланяться не стала – видно же, царевич сюда гулять пришел, – а голову склонила, улыбнулась лукаво.
– Фёдор Иванович, рада встрече.
Царевич так и расцвел. Михайла, правда, скривился чуток, ровно лимон укусил, но на него уже Аксинья смотрела. Не бросать же, не сводить свои труды на нет?
– Как снежок? Мы покататься хотели!
– Хороший снежок. Мы сейчас с сестрицей чего горяченького выпьем, да и покатаемся! – Устя улыбалась весело. А ей и правда хорошо было. Даже Фёдор настроения не портил… Пусть его! Пусть у него хоть такая радость будет! Другой-то она ему давать не собирается.
– А сопроводить вас можно, боярышни? Чтобы не обидел никто?
Михайла на Устю откровенно любовался.
Ох, хороша!
В тулупчике теплом, в шапочке беленькой, заячьей, в платке цветастом. Улыбается, разрумянилась, веселая, счастливая… Сестра ей и в подметки не годится. И понимает это, едва от злости не шипит. Хотя встала б рядом и улыбалась – куда как симпатичнее показалась бы!
Фёдор тем временем Устинье руку предложил, на санки кивнул.
Устинья кивнула, да и пошла. Время сейчас такое… пусть его. Откажешь – скандал точно будет, настроение у всех испортится. А так и родители не возразят – Устя ни на секунду не забывала про отцовские мечтания, ни Илья, ни Аксинья…
Ох, морочит ей голову этот гад зеленоглазый!
Устя Михайлу с радостью бы под лед спустила, да вот беда – нельзя покамест. А хочется, никакого зла на негодяя не хватает! Но пока о том разве что помечтать можно, недолго.
И были санки.
Раз за разом скатывались они с высокой горки. Фёдор впереди сидел, санями правил, Устя сзади к нему прижималась, пару
