И они вновь зашагали по багрово-красным пескам. Консул вдруг понял, что все это время непроизвольно кого-то высматривает в долине возле Гробниц. Он был абсолютно уверен, что их там поджидает… Он.
– Смотрите-ка, – шепот Ламии Брон был еле слышен сквозь завывания ветра.
Гробницы Времени светились. Именно это свечение Консул и принял за отблески взрывов космической битвы. У каждой из Гробниц был свой оттенок, и каждая была отлично видна, проступая все ярче и ярче на фоне темной долины. В воздухе пахло озоном.
– Это обычное явление? – дрогнувшим голосом спросил отец Хойт.
Консул покачал головой:
– Никогда не слышал ни о чем подобном.
– Рахиль тоже никогда не говорила, что Гробницы могут светиться, – поддержал его Сол Вайнтрауб, и паломники снова зашагали по сыпучим пескам. Ученый продолжал напевать прерванную было песенку.
У входа в долину они остановились. Мягкий песок сменился каменистым грунтом, а дальше, в низине, через которую пролегал путь к светящимся Гробницам, сгустились черные тени. Все топтались на месте. Все молчали. Консул чувствовал, как бешено колотится его сердце. Но сильнее, чем страх, сильнее, чем ожидание встречи с тем, что там, внизу, было объявшее его глубокое уныние, словно бы принесенное ветром, – леденящий душу страх, такой давящий, что хотелось бросить все и бегом бежать назад, к песчаным дюнам.
Консул повернулся к Вайнтраубу:
– Что за песенку вы поете дочке?
Сол с трудом выдавил улыбку и поскреб свою коротенькую бородку.
– Это из древнего плоского фильма. Он был снят еще до Хиджры. Какой там до Хиджры – до всего на свете.
– Спойте ее нам, – попросила Ламия Брон, поняв, что задумал Консул. Ее лицо побледнело.
Вайнтрауб запел – сначала еле слышно, но мелодия каким-то образом расшевелила всех. Отец Хойт развернул балалайку и начал подыгрывать – все более и более уверенно.
Ламия Брон рассмеялась, а Мартин Силен с ужасом воскликнул:
– Бог ты мой, я ведь пел эту песенку в детстве. Седая старина.
– Но кто же волшебник? – спросил полковник; его усиленный шлемофоном голос заставил всех улыбнуться.
– И что такое Оз? – спросила Ламия.
– И кто же все-таки отправился повидать этого волшебника? – усмехнулся Консул, ощущая, как понемногу ослабевает сковавший его необъяснимый страх.
Сол Вайнтрауб остановился и попробовал пересказать фабулу старой ленты, давно превратившейся в прах.
– Не надо, – вдруг сказала Ламия. – Расскажете потом. Лучше спойте еще раз.
Грозовая туча приближалась к пустошам, тогда как горы давно уже поглотила тьма. Небо продолжало кровоточить, но горизонт на востоке немного побледнел. Слева от них белел мертвый город – словно пустыня скалила зубы.
Ламия снова шла впереди. Сол Вайнтрауб запел громче, и Рахиль зашевелила ручонками от удовольствия. Ленар Хойт откинул назад накидку, чтобы она не мешала играть. Мартин Силен отшвырнул пустую бутылку далеко в пески и начал подпевать удивительно сильным и приятным голосом.
Федман Кассад поднял забрало, забросил винтовку за спину и присоединился к хору. Консул тоже начал было петь, потом подумал, что слова уж очень глупы, расхохотался – и снова запел.
Там, где начиналась тьма, дорога расширилась. Консул пошел вправо, Кассад присоединился к нему, Сол Вайнтрауб встал посередине. Теперь все шестеро шли бок о бок. Ламия Брон взяла за руку Силена, другую руку протянула Вайнтраубу.
Продолжая петь и не оглядываясь, паломники спустились по склону и двинулись к Гробницам Времени.
Падение Гипериона
Джону Китсу, чье имя написано в вечности
Может ли Бог соревноваться со своими творениями? Может ли вообще творец, пусть даже возможности его весьма ограниченны, всерьез соревноваться со своими творениями?
Норберт Винер. «Бог и Голем»
Разве не может быть так, что неким высшим существам доставляет развлечение искусный поворот мысли, удавшийся – пускай и безотчетно – моему разуму, как забавляет меня самого проворство суслика или испуганный прыжок оленя? Уличная драка не может не внушать отвращения, однако энергия, проявленная ее участниками, взывает к чувству прекрасного… Для высшего существа наши рассуждения могут выглядеть чем-то подобным: пусть даже ошибочные, тем не менее они прекрасны сами по себе. Именно в этом заключается сущность поэзии…
Джон Китс, из письма к брату[43]
Воображение можно уподобить сну Адама:[44] он пробудился и увидел, что все это – правда.
Джон Китс, из письма к другу[45]
1
Глава первая
В день отбытия армады – последний день нашей мирной жизни – я был приглашен на прием. Приемы в тот вечер проходили повсюду, на всех полутораста с лишним планетах Гегемонии, но только этот стоил внимания.
Сообщив через инфосферу, что непременно буду, я удостоверился, что на моем лучшем смокинге нет ни пятнышка, неспешно помылся и побрился, оделся с тщательностью истого денди и в назначенный час с помощью одноразового дискоключа из чипа-приглашения нуль-транспортировался с Эсперансы на Тау Кита.
В этом полушарии ТКЦ был вечер, и косые лучи золотили холмы и долины Оленьего парка, серые башни Административного Комплекса далеко на юге, берега реки Тетис, окаймленные плакучими ивами и сверкающими огненными папоротниками, и белую колоннаду Дома Правительства. Гости прибывали тысячами, но сотрудники охраны успевали перехватить каждого – губы выговаривают «Добро пожаловать!», глаза сверяют номер приглашения с ДНК гостя, рука взлетает в артистическом жесте, указывая дорогу к бару и банкетным столам.
– Господин Джозеф Северн? – учтиво осведомился один из распорядителей.
– Да, – солгал я. Хоть я и носил теперь это имя, но остался самим собой.
– Секретарь Сената Гладстон хотела бы встретиться с вами. Как только она освободится, вас известят.
– Прекрасно.
– Если у вас возникнут особые пожелания относительно меню или программы развлечений, достаточно высказать их вслух, и кураторы вечера постараются вам помочь.
Раскланявшись с распорядителем, я двинулся дальше, но не успел сделать и десяти шагов, как он уже встречал новых гостей, спускающихся с платформы терминекса.
Взойдя на пригорок, я смог охватить взглядом всю наманикюренную лужайку, простирающуюся на несколько сот акров. По ней фланировали толпы гостей. За лугом (его пространство уже расчертили длинные тени приречных деревьев) поднимался амфитеатром английский сад, а дальше высился гордый монолит Дома Правительства. В одном из внутренних двориков играл оркестр, и скрытые динамики доносили музыку до самых отдаленных уголков Оленьего парка. Из висящего высоко в небе нуль-портала один за другим появлялись ТМП и скользили по спирали к земле. Я немного понаблюдал, как их ярко одетые пассажиры сходят на платформу около пешеходного терминекса. От разнообразия летательных аппаратов захватывало дух. Среди стандартных «Виккенов», «Альтцов» и «Сумацу», сияли в закатных лучах отделанные под рококо палубы левитационных барж и даже причудливые металлические фюзеляжи старинных скиммеров, считавшихся ретро еще на Старой Земле.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
