— Так он не знал? Он не знал обо мне?
— Он не знал обо мне. Он думал, что я хорошая девушка, и я разрешила ему так думать. Он хотел дать мне все, что я пожелаю, а я хотела уехать из Чикаго и оставить работу, я хотела дом, я хотела красивую одежду и хотела вернуть тебя. Когда я сказала ему, что не могу зачать, он не стал задавать вопросов. Тогда я натолкнула его на мысль, что мы должны взять приемного ребенка, и он согласился. Когда я сказала ему, что я видела девочку, не очень маленькую, которую я хочу удочерить, он тоже не возражал. Я не знаю, что он знает или что подозревает. Он никогда не задавал мне вопросов, и поэтому я никогда не лгала. И тебе я тоже никогда не лгала.
Белл посмотрела на Карен, ее губы утончились, рот сжался.
— И не смотри на меня свысока, потому что ты не знаешь, что значить быть в моем положении. Ты не знаешь, что бы ты сделала на моем месте. Я сделала все, что смогла.
Карен стояла молча. Белл опустошенно опустилась на край кровати. Карен встряхнула головой. Как всегда, Белл оправдывала себя, но это не значит, что она права. Может быть, она и сделала все что могла, но этого было не достаточно.
— Ты не должна была лгать, — сказала Карен. — Все-таки это была ложь, и от этого вся наша жизнь стала ложью. Разве ты не видела, что ложь возводила стену между тобой и отцом? Разве ты не видишь, что твоя ложь сделала со мной? И посмотри, что ты сделала с собой. Ты всегда держала меня на расстоянии. Я не помню, чтобы ты хоть раз обняла меня и прижала меня к себе. Ни разу.
— Виновата в этом ты. Ты не была любящей девочкой. Я всегда подозревала, что ты все знаешь. Когда я взяла тебя обратно, ты смотрела на меня своими глазищами, как будто ты все знала. Ты винила меня. Ты не хотела моих объятий.
— Ты говоришь ужасные глупости! — вскричала Карен. — Мне было четыре года; я была взята из единственного дома, который я знала. Я не обвиняла тебя, я сама была травмирована.
Она схватилась за голову. Ей казалось, что сейчас голова разорвется. На какой-то сумасшедший момент она представила, что это Белл пальцами перебирает ей мозги.
— Тебе легко говорить. У тебя нет детей. Если бы у тебя были дети, я бы посмотрела, что ты смогла бы для них сделать. Лиза не смогла ничего. Одну всегда тошнит, а по другой тюрьма плачет. Ты втянула Стеф в наркотики, а Тифф так завидовала, что начала воровать. Арнольд говорит, что одежда, которую она стянула, стоит порядка тысячи долларов. Это крупное воровство.
— Что? О чем ты говоришь? Что Тифф сделала?
— Не знаешь? Да знаешь ли ты, что происходит в твоей семье? Нет. Ты слишком занята работой. И ты еще думаешь, что была бы хорошей матерью! Ха! Ты была бы такая же плохая, как Лиза.
— Может быть, Лиза не такая хорошая мать потому, что она никогда не видела хорошей матери.
Белл свирепо посмотрела на нее.
— Правильно. Вини во всем меня. Я самая плохая. Я виновата в том, что случилось с Тифф, с Лизой, с отцом, со Стефани. Все из-за меня.
Карен знала прием Белл драматизировать ситуацию до абсурда. Но сейчас он не сработал.
— Да, это ты виновата, — сказала она. — Потому что ты лгала всем нам и ты никогда не показывала, что любишь нас.
— Что? Разве вы обе не делали все по своей доброй воле? Может быть, и в том, что твоя сестра спит с твоим мужем, тоже я виновата?
Карен почувствовала, как будто ее ударили. И вдруг она все поняла, все подтасовки матери, все ее ножевые удары, каждую отвлекающую внимание складку красной накидки, которой она трясла перед ними, как перед тупыми животными. Белл должна была принести в жертву чьи-нибудь чувства за свои собственные. Она знала только такой способ выжить.
— Да, — прошептала Карен. — Ты виновата в том, что случилось. Если бы ты постоянно не стравливала нас, если бы ты не хвалила меня перед ней, а ее передо мной, никогда не хвалила бы нас в лицо, тогда, может быть, она так не изводилась бы завистью. Она спала с Джефри, чтобы побольнее ранить меня, потому что она никогда не чувствовала себя достойной соперницей.
— Ну а какое ты найдешь оправдание для Джефри, доктор Фрейд?
Карен тихо стояла, переполненная болью. Она могла сказать: «Спроси отца, почему мужчины обманывают своих жен», но у нее хватило милосердия не делать этого. Она только покачала головой.
— Ты не должна была это говорить, — сказала она матери. — Мой брак — не твое дело. Я только хочу знать, не считаешь ли ты нужным хотя бы извиниться. — Она остановилась. — Я хочу, чтобы ты поняла, что ты разрушила что-то во мне, что нельзя восстановить. Я буду продолжать жить, но без тебя.
Она повернулась и пошла вон из комнаты.
— Что ты имеешь в виду? — спросила Белл.
Карен не ответила и не остановилась.
— Ты отвернулась от семьи, и ты потеряла мужа. Ты можешь потерять еще больше. Посмотри, как ты проживешь одна. Очень хорошо, что у тебя нет детей, — плюнула ей вслед Белл. — Какая бы плохая мать я ни была, ты была бы хуже.
Карен прошла коридор, свою старую спальню и подобие норы, в которой всегда спал Арнольд, а телевизор трубил хит «Ночная жара». Она не останавливаясь прошла гостиную, вышла через парадную дверь и дошла до угла. В темноте она вдруг осознала, что ей некуда идти и некуда возвращаться. Она продолжала по инерции передвигаться от одного уличного фонаря до другого, пока не дошла до Лонг-Бич Роуд и заправочной станции на углу. Она вошла в телефонную будку, но не смогла найти монетку. Тогда она подняла трубку и заказала разговор. Через какое-то время Карл ответил и согласился оплатить ее звонок. Телефонная трубка дрожала у нее в руках, а зубы стучали, несмотря на теплую ночь. Он едва мог понять, что она ему говорила.
— Ты только скажи где ты, Карен, — сказал он, — и я приеду за тобой.
— Я в аду, Карл, — сказала она ему.
39. Последняя нить
Карл подоткнул одеяло под Карен, лежащую в его постели. Она заснула только с помощью валиума и половины бокала красного вина, которое он заставил ее выпить.
Карен проспала одиннадцать часов. Когда она проснулась, то уставилась на незнакомый ей потолок и с минуту не могла понять, где она находится. Какая-то часть ее прошлого, казалось, тоже безвозвратно выветрилась из памяти. Карен должна была вспомнить все, начиная с Парижа, возвращения в Нью-Йорк, поездки на Марианы; вспомнить Чикаго, Рокуил Центр и наконец оказаться здесь в Бруклин-хечтс. Она застонала и перевернувшись на другой бок, натянула на себя одеяло, стараясь укрыться от солнечного света, который освещал потолок через верхнее окно комнаты. Она лежала неподвижно, как жертва несчастного случая, и старалась понять, где в точности у нее болит и насколько тяжело ранение.
