многие истоки сталинизма – в сращивании государственного и партийного аппарата, в быстром усилении власти всесильной бюрократии, в ликвидации политических, духовных и идейных альтернатив в обществе. Но Троцкий был совершенно несамокритичен. Он не хотел и не умел говорить о собственных промахах. Во многих главных пороках системы, которые Троцкий стал критиковать после октября 1923 года, повинен он вместе с Лениным. Да, именно они, а также другие якобинцы русской революции. Немало его тоталитарных идей материализовалось в новом государстве. Он был одним из «главных архитекторов» «бюрократического абсолютизма». Троцкий никогда не говорил об этом, самом уязвимом, пункте своей биографии.
Свою высылку Троцкий, конечно, всегда считал незаконной. Правда, старший сын уже на Принкипо говорил отцу и матери: депортация в конечном счете спасла им всем жизнь (добавлю, пока!). Но тем не менее практика высылок родилась еще при Троцком, и он не протестовал против нее, а, наоборот, одобрял.
В «секретном» фонде Ленина, насчитывавшем 3724 неопубликованные работы, есть такая записка, набросанная химическим карандашом.
«Т. Сталин.
К вопросу о высылке из России меньшевиков, народных социалистов, кадетов и т. п., я бы хотел задать несколько вопросов ввиду того, что эта операция, начатая до моего отпуска, не закончена и сейчас.
Решено ли «искоренить» всех энесов (народных социалистов. – Д. В.)? Поглехонова, Мекотина, Горнфельда, Петрищева и др.?
По-моему, всех выслать. Вреднее всякого эсера, ибо ловчее.
То же А. Н. Потресов, Изгоев и все сотрудники «Экономиста» (Озеров и мн. другие). Меньшевики Розанов (врач, хитрый). Вигдорчик (Мигуло или как-то в этом роде). Любовь Николаевна Родченко и ее молодая дочь (понаслышке злейшие враги большевизма); Н. А. Рожков (надо его выслать, неисправим); С. Л. Франк (автор «Методологии»). Комиссия под надзором Манцева, Мессинга и пр. должна представить списки и надо бы несколько сот подобных господ выслать за границу безжалостно. Очистить Россию надолго…
С ком. приветом, Ленин
17 июля 1922 г., Горки»{1116}.
Бессвязный текст Ленина, тем не менее, с пронзительной беспощадностью передает умонастроение главного вождя, наставляющего своего будущего преемника. Троцкий в то время считал это обычной «революционной практикой». Даже если Ленин знает «понаслышке», надо «выслать за границу безжалостно».
В своей статье «Наши разногласия», написанной в 1924 году, но не опубликованной сразу, Троцкий утверждал необходимость революционного радикализма революции: «Революции уже не раз погибали из-за мягкотелости, нерешительности, добродушия трудящихся масс… Революция может спастись, лишь перестроив самый характер свой на иной, более суровый лад и вооружившись мечом красного террора… Красный террор был необходимым орудием революции»{1117}.
Однако, оказавшись в изгнании, Троцкий справедливо клеймил террор Сталина, как бы оставляя за скобками свои старые взгляды на роль насилия в революционном переустройстве общества. В то же время Троцкий пытался говорить, что условия Гражданской войны, когда он использовал насилие только против врагов, и мирная обстановка 30-х годов слишком разнятся по своему политическому содержанию. Что верно, то верно. Но даже спустя годы Троцкий продолжал защищать правомерность декрета 1918 года о заложниках. Так, в своей знаменитой статье «Их мораль и наша» он заявил, что декрет «был необходимой мерой в борьбе против угнетателей»{1118}.
Троцкий помнил, как однажды Ленин показал ему письмо мэтра анархизма Петра Кропоткина:
«Уважаемый Владимир Ильич!
В ”Известиях“ и ”Правде“ помещено заявление, извещающее, что Соввластью решено взять в заложники эсеров из группы Савинкова и Чернова… и в случае покушения на вождей Советов решено ”беспощадно истреблять этих заложников“.
Неужели среди вас не нашлось никого, чтобы напомнить своим товарищам и убедить их, что такие меры представляют возврат к худшим временам средневековья и религиозных войн, что они недостойны людей, взявшихся созидать будущее…»{1119}.
Троцкий посмотрел на резолюцию Ленина: «В архив… 21 дек. 1920 г.». Соратник Ленина был с ним согласен и в этом вопросе.
В упорном стремлении Троцкого защитить «свое» насилие и осудить сталинское видна явная непоследовательность яростного критика Сталина. Хотя еще раз повторю – историческая обстановка, условия применения карательной силы действительно были различны.
Троцкий с большим трудом писал книгу о Сталине. Он не мог по-настоящему анализировать, сопоставлять, объективно рассматривать различные факторы и параметры, определяющие цвета, оттенки, черты зловещего портрета. Он жаловался Наталье Ивановне:
– Идет трудно. Невыносимо тяжело писать спокойно о негодяе. Легче вылить флакон черных чернил на лист бумаги. Я могу писать об этом Каине только так – и показывал при этом фрагменты статьи, которую он готовил. Там легким, ясным почерком были выделены строки: «Методы сталинизма доводят до конца, до высшего напряжения и, вместе, до абсурда все те приемы лжи, жестокости и подлости, которые составляют механику управления во всяком классовом обществе… Сталинизм – сгусток всех уродств исторического государства, его зловещая карикатура и отвратительная гримаса»{1120}.
Все сказанное Троцким о Сталине и сталинизме верно. Но когда говорится только о «политической гангрене сталинизма», о том, что «Сталин – похмелье революции», а «сталинизм – контрреволюционный бандитизм», это постепенно начинает надоедать читателю. Ненависть – не лучший союзник художника и мастера.
Троцкий мучительно вспоминает последние дни своего членства в ЦК. Былое вновь высвечивает Сталина как главного организатора его травли. Он тщательно воспроизводит подробности: «В 1927 году официальные заседания ЦК превратились в поистине отвратительные зрелища. Никаких вопросов не обсуждалось по существу… Назначением двух официальных заседаний ЦК была травля оппозиции заранее распределенными ролями и речами. Тон этой травли становился все более необузданным. Наиболее наглые члены высших учреждений непрерывно прерывали речи опытных лиц сперва бессмысленными повторениями обвинений, выкриками, а затем руганью, площадными ругательствами. Режиссером этого был Сталин. Он ходил за спиной президиума, поглядывая на тех, кому намечены выступления, и не скрывал своей радости, когда ругательства по адресу оппозиционеров принимали совершенно бесстыдный характер…»{1121} Троцкий, работая над книгой, искал в памяти события, факты, которые могли бы побольнее уколоть советского диктатора. Подчеркивая постоянно злобность и мстительность этого человека, он терял нечто важное, существенное. Но затем как бы спохватывался и вновь возвращался к социально-политическому анализу сталинизма.
Троцкий был прав в главном – он, по сути, пришел к выводу, который время само сделало позднее, а именно: сталинизм, родившийся как попытка решительного исторического опережения, превратился в конечном счете в реальный факт огромного исторического отставания. Сравнивая Сталина с другими политическими деятелями, Троцкий отводит ему роль неприметного статиста: «Нынешние официальные приравнивания Сталина к Ленину – просто непристойность. Если исходить из размеров личности, то нельзя поставить Сталина на одну доску даже с Муссолини или Гитлером. Как ни скудны ”идеи“ фашизма, но оба победоносных вождя реакции, итальянский и германский, начинали сначала, проявляли инициативу, поднимали на ноги массы, пролагали новые пути. Ничего этого нельзя сказать о Сталине. Большевистскую партию создал Ленин. Сталин вырос из ее аппарата и неотделим от него…»{1122}
Портрет Сталина – последний из портретов, который Троцкий пытался написать, – как я уже говорил, не был закончен. Оригинал портрета смертельно боялся своей копии, рождавшейся под кистью-пером далекого мастера революции. Возможно, это единственный случай в истории, когда «натурщик» убивает художника до завершения портрета. Но весьма символично то, что Троцкий закончил свой земной путь, когда писал книгу о Сталине, развенчивая страшнейшего из тиранов. В портрете, который создало время, мазки Троцкого – одни из самых заметных, уверенных и резких.
Литературно-политические портреты Троцкого читать очень интересно. Порой поражает афористическая точность исторических оценок: «…несчастье Плеханова шло из того же корня, что и бессмертная заслуга: он был предтечей. Он не был вождем действующего пролетариата, а только его теоретическим предвестником. Он полемически отстаивал методы марксизма, но не имел возможности применять их в действии. Прожив несколько десятков лет в Швейцарии, он оставался русским эмигрантом». Заканчивает очерк Троцкий призывом: «Пора, пора написать о Плеханове хорошую книгу»{1123}.
Порой Троцкий, верно отображая главную мысль при характеристике личности, кокетничает с фразой, демонстрирует свою виртуозность во владении словом. Вот, например, каким выглядит черновик его статьи о Жане Лонге, подготовленной в 1919 году для журнала «Коммунистический Интернационал», с которым он
