Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алексей Гостев
«…Цой сказал мне: „У тебя очень крутая бабушка…“»
Разбирая ящик, набитый древними аудиокассетами, с намерением наконец-то их выкинуть, наткнулся на бесценное сокровище. С высоты высоких технологий (простите за каламбур) цена этому добру – 10 тенге, если не меньше. Для меня же это еще одна лазейка в XX век, во времена моей отчаянной юности, когда об Интернете не мечтали даже фантасты. На чудом сохранившемся пластмассовом сэндвиче с хромированной пленочной прослойкой, не поверите, еще фирмы «Тасма» – диктофонная запись концерта группы «КИНО». Этот акт неприкрытого пиратства я самолично совершил во Дворце спорта в один из февральских вечеров 1989 года. Тогда же состоялась моя первая и последняя встреча с Виктором Цоем. История довольно смешная. Я собрался взять у Цоя интервью и для храбрости всю ночь что-то пил со своим лучшим дружком Сережкой. Зная за собой дурацкую черту в самый ответственный момент терять дар речи, мы с Сергеем написали какой-то странный манифест с претензией на шутку-юмор (помню только, что там был отсыл «в ЦК компартии и в ООН»). И с этой бумаженцией отправились в гостиницу «Казахстан». В восемь (!) утра. Под пытками не скажу, почему мы поперлись в такую рань, – очевидно, с перепою. Надо же было додуматься… 24-й этаж гостиницы, ломимся в номер люкс. Открывает дверь человек в халате, спросонья, с приятно знакомым лицом. С улыбкой говорит: «Вообще-то я еще сплю». Как будто даже извиняется. «А мы вас долго не задержим!» – говорю я сурово и вручаю Цою манифест. И еще мешок с яблоками (была у меня такая фишка – всем дарить апорт). На прощание прошу Виктора позвонить по указанному в письме телефону. Он улыбчиво кивает. «Ну-ну», – думаю… А вот дальше начинается глупость, которая едва не погубила мой грандиозный замысел. Вместо того чтобы отправиться домой, как минимум проспаться, как максимум дождаться звонка, я весь день шлялся по городу и примерно раз в три часа трезвонил из автомата своей бабушке – справиться, не спрашивал ли меня кто. И вот в один из таких проверочных звонков бабуля огорошила сообщением, что звонил какой-то Виктор. «Я ему все точно передала, чтобы ехал во Дворец пионеров, где вы будете его ждать», – гордо сообщила моя Калерия Сергеевна. У меня земля ушла из-под ног. «Куда ты его послала?» – спросил я изменившимся голосом. «Ну это же Виктор Александрович, ваш руководитель астрономического кружка? Вот я ему и сказала…» Я бросил трубку и чуть не разревелся. А счастье было так возможно, так близко… Какой позор! Потом еще выяснилось, что разговор Цоя и бабушки был продолжительным: она сообщила ему все новости из нашей домашней жизни, как я прогуливаю университет, как мне «звонят всякие подлые твари и вешают трубку»… Вечером с лицом цвета испорченной вишни я постучался в гримерку музыкантов и попытался извиниться перед Цоем. «Да, я звонил вам, – остановил своей обезоруживающей улыбкой поток оправданий Виктор Робертович. – Должен сказать, У ВАС ОЧЕНЬ КРУТАЯ БАБУШКА!» И было мне счастье. И слушал я концерт в нескольких метрах от сцены, и записывал его на диктофон. Сохранились два трека – «Камчатка» и «Транквилизатор». А потом было историческое (для меня) интервью, аудиозапись которого, к великому сожалению, не сохранилась… Качество записи было ужасное, если у кого-то есть запись лучше, я только порадуюсь за него. Главное, в конце-то концов, атмосфера[1070].
Из интервью В. Цоя корреспонденту газеты «Горизонт – Оркен» А. Гостеву:
– Остались ли среди тех, кто составляет круг друзей Виктора Цоя, компаньоны с ясельного возраста? Если да, то как вам удалось их не растерять?
– Нет, не остались… Не знаю почему. Ну, не остались, и все.
– Когда вы сочинили свое первое стихотворение? Можете ли сейчас воссоздать его по памяти, начитать?
– Я никогда не пишу стихотворений. Я пишу песни. Первая из них, я написал ее еще для первого альбома, называлась «Мои друзья».
– Насколько лично вас задела проблема взаимоотношения пацанов? Кого видели в вас сверстники – короля улицы, лидера или обычного мальчишку?
– Если и задела, то очень незначительно, потому что я с детства был «кошкой, которая гуляла сама по себе». С юного возраста занимался живописью, много времени тратил на это и как-то всегда держался немного отчужденно, сторонился всяких там компаний и… как сказать… никакого участия в общественной, дворовой, комсомольской жизни не принимал.
– Ну а сейчас, спустя годы, с каким чувством вспоминаете школу? Она для вас как причал, дом, каторга? Вообще, говорят, что современная школа воспитывает подлецов в духе марксизма-ленинизма. Да, это прискорбно, потому что Маркс и Энгельс меньше всего, наверное, мечтали о размножении в пространстве «волшебной страны знаний» жестокости, злобы, душевной глухоты…
– Ну, знаете, у меня мать учительница, мы очень часто переезжали из района в район Ленинграда. Поэтому естественно, что ни одна школа не стала для меня чем-то родным и близким. Да и потом, при нашей системе обучения, при советской культуре преподавания трудно хорошо относиться к школе.
– В каком возрасте у вас произошло первое свидание с музыкальным инструментом? Стала ли эта «помолвка» результатом родительских увещеваний или собственного увлечения?
– У меня нет музыкального образования.
– Случалось ли вам изменять себе, привычкам, людям?
– Это глубоко личный вопрос и прессы не касается.
– Сколько вами в общей сложности освоено музыкальных инструментов?
– Что называть «освоено»? Теоретически я могу извлечь какие-то звуки практически из любого инструмента. Но играть могу только на гитаре.
– Попробуйте вспомнить самую значительную высоту, которую преодолели в детстве.
– В детстве нет.
– А в более зрелом возрасте?
– Вероятно, это было то, что я бросил в какой-то момент дело, которым занимался лет десять или одиннадцать. Конечно, на окончательный разрыв с изобразительным искусством – занятием давним и любимым – путем переключения на что-то совершенно бесперспективное (в то время игра на гитаре расценивалась как тунеядство и никому не нужное бренчание) потребовались некоторые силы.
– Нужна ли нам сегодня такая армия, какой она является на данный момент? Ощущали ли вы на себе в свое время влияние дедовщины, что там вообще сегодня происходит?
– В армии я не служил. В нашей стране, как в армии, так и везде, происходит примерно одно и то же. Везде бардак, нет никакого порядка. Извините, говорю несколько бессвязно – устал.
– Интересное у вас общение с музыкантами группы «КИНО». В теннис играете, вместе что-то читаете в перерывах. А бывает так, что они отвергают что-то из ваших музыкально-поэтических идей? Сердитесь на них за это?
– Во-первых, они еще никогда ничего не отвергали, поэтому ссориться нам не приходилось. Когда люди хорошо друг друга понимают, вряд ли один из них может написать что-то ужасное.
– Место ли женщине в рок-музыке и что все-таки рок собой представляет – культ силы или сферу влияния слабых?
– Теряюсь в определениях. По-моему, не то и не другое. Что касается женщины, то ей предоставлено место в роке так же объективно справедливо, как и во всякой другой области.
– Какое событие в социальной внутриполитической жизни страны в минувшем году вас как-то по особому взволновало?
– Пожалуй, больше всего меня потрясло землетрясение в Армении. Конечно, оно показало, что так жить больше нельзя. Это был предел, призывающий поправлять то, что еще не поздно. Иначе… я не знаю, что может случиться.
– Интересно, в вашем ответе сейчас промелькнуло что-то потустороннее. А было ли когда-нибудь в жизни какое-нибудь знамение, которое впоследствии сбылось? Как вы вообще относитесь к картам, пророчествам ясновидящих?
– Не беру на себя смелость не верить во все эти вещи, но абсолютно уйти с головой в эту веру тоже не хочу. Меня вообще будущее никогда не занимало, я человек действия и живу сегодняшним днем.
– И даже судьба перестройки и гласности вас не волнует?
– Мне это небезразлично.
– А вы лично поверили в эти процессы?
– Как можно верить или не верить в реально существующее? Необходимость перемен более-менее очевидна.
– Вы, разумеется, в курсе тяжбы Константина Кинчева и журналиста Кокосова. Что думаете по этому поводу?
– Знаете, я настолько привык не верить средствам массовой информации, что, поверьте, воспринимаю эти процессы с изрядной долей иронии. Ну что, вылили очередную лохань помоев на голову, вот и весь ответ.
– Тот же Кинчев, как говорят, когда ему становится невыносимо тоскливо, уходит к бичам. А вы?
– Мне просто уже некуда потеряться (улыбается). Во всяком случае, попытки такие я совершаю.
– Макаревич в одном из интервью определенно высказался в адрес пишущих ему, что считает этих людей, мягко говоря, неумными. Сославшись, разумеется, на изречение Ахматовой. А у вас хватает времени отвечать своим корреспондентам?