еще более прискорбный институт авторского права. В условиях такой монополии поразительная специализация Венеции, привлекавшая всеобщее внимание, не обязательно приводила к изобретениям. По словам Уильяма Истерли, "специалисты часто больше всех теряют от новых технологий, которые вытесняют старые, хорошо им знакомые, и могут захотеть заблокировать инновации". Возможно, именно поэтому многие прорывы происходят благодаря творческим аутсайдерам, которые объединяют технологии, созданные представителями разных специальностей".⁷ Или историк Уильям Макнилл:
К 1600 г., если не раньше, Венецианская республика стала управляться небольшой кликой рантье, которые получали свои доходы в основном от земли и в меньшей степени от должностей. Активное управление промышленностью и торговлей перешло в руки иностранцев, проживавших на родине [сравните метеков в древних Афинах, или немцев в России, или евреев в Польше]. . . . Люди, правившие Венецией, уже не занимались активной предпринимательской деятельностью, а посвящали значительную часть своего служебного внимания регулированию поведения предпринимателей.⁸
Или Гарри Трумэн: "Эксперт - это тот, кто не хочет учиться ничему новому, потому что тогда он не был бы экспертом".
Такое убийство улучшения самой буржуазией, de dominee, de dokter, de notaris, стало возможным благодаря экономическому локализму, насаждаемому государством. Вплоть до XIX века Европа была раздираема пошлинами внутри стран и на всевозможных границах, что резко контрастировало с Китаем того времени, который, как я уже отмечал, представлял собой один огромный рынок, и так было на протяжении веков. Чиновники центрального правительства, как отмечают историки экономики Жан-Лоран Розенталь и Р. Бин Вонг, "предоставили Китаю квазисвободную торговую зону размером с Европу"⁹. "При испанской короне... существовали значительные торговые барьеры между Каталонией и Кастилией, территориями гораздо меньшими, чем типичная китайская провинция".¹⁰ Начиная с 1738 г. прусские сборщики налогов в Берлине, снеся старые оборонительные городские стены (уже неэффективные против современных пушек), возвели вместо них двадцатифутовую акцизную стену (Akzisemauer), которая сама была снесена только в либеральные 1860-е гг. Берлинский Акциземауэр - подходящий символ взлета и падения европейского саморазрушительного эксперимента меркантилизма, пытавшегося в начале нового времени воспроизвести на национальном уровне уютные монополии гильдий в Средние века.¹¹ Третий акт оперы Пуччини "Богема" (1896 г., по роману 1849 г., относящемуся к 1830-м годам) происходит у ворот для оплаты въезда в Париж. Такие ворота не показались бы странными во многих странах, например в Индии, даже сейчас, а уж в послевоенной Европе до расцвета Общего рынка и подавно. В 1968 году вы часами ждали в своей машине вместе с десятками грузовиков, чтобы пересечь высокий перевал из Австрии в Италию.
Камералисты немецких земель XVIII века претендовали на создание, по словам одного восхищенного историка, "упорядоченного полицейского государства" и с университетских кафедр доказывали, по словам не восхищенного историка, что "хорошо организованная структура гуманитарных и естественных наук - полицейских, экономических, химических, лесных, минералогических и т.д. - приведет к процветанию"."Это была привлекательная идея, и она продолжает привлекать человека системы, не имея ни малейших доказательств своей истинности. Не одобряющий эту идею историк Андре Уэйкфилд "не убежден, что между наукой XVIII века [включая камералистскую административную науку или физические науки, которые, по мнению Мокира, начали иметь значение] и экономическим развитием существовала какая-либо связь".¹³ Свидетельства стагнации доходов в Германии того времени говорят о том, что он прав.
Однако выйти из меркантилизма было нелегко, настолько привлекательной была вера, вплоть до новейшей апелляции к "плану", что, по словам Уэйкфилда, "систематические знания, тщательно культивируемые добрыми князьями и их чиновниками, принесут пользу общему благосостоянию"¹⁴ Так, Девентер, ганзейский город в восточных Нидерландах, в 1500 г. был строго связан тарифами и защитой существующих торговых операций - хотя ни один город в Нидерландах того времени не был связан в таких вопросах так жестко, как итальянские или немецкие города. Ограничения в торговле были общим нелиберальным равновесием Европы до промышленной революции. Здесь я согласен с неоинституциональной ортодоксией в недавней исторической экономике, например с Асемоглу и Робинсоном в книге "Как терпят крах нации" (2012). Правда, Асемоглу и Робинсон, как и другие неоинституционалисты, никогда не говорят, как такое равновесие может измениться без изменения умов. Но они правы, утверждая, что нелиберальные идеи вредят.
В XIV-XV веках в Германии даже городские поэты каждого маленького городка объединялись в гильдии, как, например, вагнеровские "Мейстерзингеры из Нюрнберга", где мелодии и метры были изложены в сводах правил самым неромантическим образом. Даже в Шотландии корпорация Глазго, чтобы избежать конкуренции, отказала молодому Джеймсу Уатту в лицензии на открытие мастерской, и он, к счастью, поступил в университет, где изобрел отдельный конденсатор.¹⁵ Без разрешения гильдии нельзя было внедрять инновации в производство тканей, и вряд ли удалось бы избежать монополии, если бы не удалось открыть фабрику, как в Англии, в сельской местности. Если сегодня вы хотите открыть новую аптеку в Голландии, то должны обратиться в городской комитет, состоящий из других местных аптекарей. Угадайте, сколько в Голландии аптек. Сравните с тем, как в послевоенной Америке предприятия уклонялись от регулирования и арендной платы в центре города, создавая торговые центры в пригородах. В Европе торговые центры запрещены и по сей день, поэтому там сохраняется старинное очарование городских центров, ценой огромных неудобств для женщин, делающих покупки после работы.
В стиле централизованного планирования и регулирования - в противовес дикой, самоорганизующейся добровольной торговле - люди ожидали и даже хотели, чтобы их экономика была предсказуемой. Французский кинорежиссер Жан-Клод Карьер в 2009 г. рассказывал о своем родственнике-землевладельце, который в старые времена "в январе делал расчеты на предстоящий год. Результаты прошлого года были надежной основой для прогноза. . . . Ничего не менялось.¹⁶ Экономист Стэн дю Плесси рассказывает о своих прабабушках и прадедушках-африканерах, их родителях, их родителях, их родителях, их родителях, вплоть до своих предков-гугенотов XVII века: "Для этих семейных пар, как и для всего человечества в целом на протяжении почти всей истории, родители жили так же, как и их дети". Дети "богатели, если вообще богатели, и то редко, накапливая больше земли, больше скота, больше труда. . . . Это та же модель, о которой мы читаем в Ветхом Завете (Бытие 13:1-30; Бытие 30:25-43)."¹⁷ Модель была такова: твой выигрыш - мой проигрыш, с нулевой суммой, прямо сейчас, не обращая внимания на будущее.
В 1600 г. Англия - несмотря на то, что к тому времени она была уже большим обществом с единой ценой на многие товары, во всяком случае, по узким стандартам Девентера или Нюрнберга, - все еще накладывала цепи на предпринимательство, исходя из теории нулевой суммы в торговле. Многие англичане считали, как писал
