- Наверно, ты прав, - сказал Лопатин, - но не будем больше на эту тему.
- Не б-будем так не б-будем! Но п-попомни мое предчувствие - что у тебя в этом воп-просе все должно быть хорошо. И не только должно, а д-даже обязано! Вот за это и выпьем то, что осталось. Если осталось. - Гурский встряхнул фляжку и разлил остаток по стаканам. - И п-пожалуйста, съешь сам эту третью кот-тлетку. Мама не любит, когда их ломают п-пополам руками, а ни ножа, ни вилки в этом доме я не обнаружил, - видимо, братья корреспонденты таскают их за голенищами. Питайся. Пригодится там в Москве. Повторяю: твой вид оставляет желать лучшего, несмотря на новенькое об-бмундирование. Кст-тати, где ты его добыл?
- По старому знакомству получил у Ефимова.
- Ты подал мне неп-плохую идею, - сказал Гурский. - Попробую последовать твоему п-примеру. На закуску имею сообщить тебе самую п-последнюю новость! Я только сегодня от этого п-парнишки из Информбюро узнал, что наш б-бывшпй редактор два дня как принял на вашем же фронте П-политотдел армии. - Гурский назвал номер. - Бывал в ней?
- В сорок первом, в Крыму, когда она там по-другому называлась, бывал. А здесь собирался, но еще не был.
- Тем более законная причина поехать туда. Провожу тебя на самолет и прямым ходом п-поеду к нему за новым обмундированием, а заодно посмотрю, как он сам выглядит на новом месте. Кстати, говорят, их армия, вполне вероятно, одной из п-первых выйдет на границу Вост-точной Пруссии.
- Рад за него. Наверно, это лучшее из всех назначений, на которые он мог рассчитывать, - сказал Лопатин и добавил, что если действительно армия, в которую попал их бывший редактор, первой окажется на границе Восточной Пруссии, то он сам, чего доброго, приедет к ним туда третьим лишним.
- Вот именно, лишним! - сказал Гурский. - Не жадничай! Посиди в Москве и оставь на мою жалкую долю выход наших п-подразделений на берега речки, название которой я только вчера смотрел в энцпклоп-педии и оп-пять забыл. П-пусть эта маленькая газетная сенсация будет лично моей. Доедай кот-тлетку, а я п-полягу костьми. По правде ск-казать, я, как всегда после самолета, зверски хочу сп-пать, а ты, судя по твоему виду, еще ни в одном глазу и вполне способен подумать о своем ближайшем будущем, не прибегая к моей помощи как соб-беседника. Как ты знаешь, однажды решившись на это, я засыпаю без размышлений. Если буду слишком сильно храп-петь, нарушая ход твоих мыслей, можешь выйти и п-подумать на воздухе.
Оглядев комнату и секунду поколебавшись, Гурский лег на ничем не застеленную парусиновую раскладушку, положив под голову полевую сумку, накрытую вынутым из кармана носовым платком. Поерзав щекой и полусонно пробормотав: "Жест-тковато!" - он и в самом дело через минуту уже спал, прерывисто похрапывая.
"Еще сегодня утром был в Москве", - подумал о нем Лопатин и, мысленно обругав себя за то, что не решился спросить, видел ли Гурский еще раз за эти дни там, в Москве, Нику, вышел на двор.
Небо было чистое, в звездах.
"Если не сядем и не заночуем где-нибудь по дороге из-за испортившейся погоды, завтра же буду в Москве и увижу ее", - подумал Лопатин, удивляясь неправдоподобию того, что он еще вчера утром вместе с Чижовым стоял там, на дороге, у сгоревших танков, около стонавшего, не приходя в сознание, танкиста с оторванной ступней, а завтра днем может оказаться в Москве...
18
Когда "Дуглас" поднялся в воздух, Лопатин еще с минуту видел стоявший внизу "виллис". Василий Иванович сидел за рулем, а Гурский, стоя в "виллисе", прощально махал над головой пилоткой. По дороге на аэродром он сказал Лопатину, что когда приедет к их бывшему редактору, то кроме обмундирования выклянчит какую-нибудь фуражечку пощеголеватей, а то при своей рыжей шевелюре, очках, да еще в этой пилотке сам себе напоминает пленного фрица.
- Черта с два ты у него что-нибудь выклянчишь сверх положенного по закону. Разве что отдаст собственное запасное обмундирование. Если оно у него есть.
- Вот и п-прекрасно. А заодно пусть п-произведет меня в генерал-майоры. П-представь себе, как я буду хорош в ламп-пасах!
Отвернувшись от иллюминатора, в который уже ничего не было видно, Лопатин улыбнулся своему воспоминанию о Гурском. Странно, когда вот так на пятом десятке привязываешься к человеку и совсем другого образа жизни, чем твой, и совсем другого поколения. Хотя война, как и всюду, так перепутала в их редакции поколения и так свела всех на "ты", что и сам не поймешь, к какому поколению принадлежишь...
Как только легли на курс, из кабины летчиков вышел стрелок-радист и, поднявшись по лесенке, сел на свой насест; как и во многих других "дугласах", в этом посредине фюзеляжа, наверху, был вставлен плексигласовый колпак с пулеметной турелью для наблюдения за воздухом и самозащиты. Колпаки эти придумали в первые годы войны, когда в воздухе господствовали немцы, но многие летчики их не любили - не только теперь, когда все и сменилось, но и раньше считали, что овчинка не стоит выделки: торчавший над самолетом колпак километров на двадцать в час срезал скорость, и это иногда обходилось себе дороже.
Прикинув в уме, сколько ж они с этим колпаком пролетят до Москвы, Лопатин подошел к стрелку-радисту проверить.
- Не знаю, - сказал стрелок-радист, - мы еще в Минске присядем.
"Значит, не прямо", - с досадой подумал Лопатин, уже прикинувший, что они пролетят без посадки, самое большее, часа четыре с половиной, будут в Москве рано, и если он сразу застанет Нику у Зинаиды Антоновны, то увидит ее еще до обеда, для которого, заботами Василия Ивановича, у него было кое-что припасено и в чемодане, и в вещевом мешке. "Наверно, будем брать еще пассажиров", - подумал он.
Брать их было куда. На тянувшихся вдоль фюзеляжа с обеих сторон узких железных скамейках сидело всего девять человек.
"Сколько же простоим в Минске и когда полетим в Москву? А сразу ли застану ее у Зинаиды Антоновны? - снова подумал Лопатин о Нике. - И сколько она пробудет еще там, в Москве, если сказала Гурскому, что у нее всего две недели? Выходит, только два дня. А вдруг у нее что-то изменилось, и она уехала, не дождавшись?" Гурский сегодня утром рассказал, что она каждый день звонила ему в редакцию и он объяснял ей, что вызов вызовом, а корреспондента на фронте даже и по такой телеграмме иногда с собаками не разыщешь. Но это объяснял Гурский, а ей самой вполне могло прийти в голову гораздо худшее.
Он вспомнил позапрошлую ночь. Его так перетряхнуло, что - неизвестно, как там в будущем, - а сейчас хотелось побыть подальше от войны. И подальше, и подольше.
Бывает же так: весной, когда ранили, не испугался, не успел. А сейчас, когда остался цел, все равно, задним числом, страшно. И непонятно - что писать об этом рейде.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
