— Хаги…
Она вздрогнула: он вошел неслышно, ощупью нашел скамью. Сел.
— Хаги, подойди ко мне…
Она сжалась в комок: вот сейчас, сейчас он скажет «я ухожу». И все. Лучше бы и не жила. Все-таки грустно улыбнулась, услышав, как он зовет ее. Однажды она объяснила ему, что та невзрачная серая птичка, которая так чудесно поет весной в лесах, зовется — хаги. С тех пор он так и звал ее. Говорил — «у тебя такой же голос».
Она подошла и села рядом, опустив глаза. Он осторожно взял ее маленькие горячие ладошки в свои.
— Хаги, я хотел сказать тебе…
— Я знаю, — она постаралась, чтобы ее ответ прозвучал спокойно. — Я знаю, ты уходишь, Дайо…
У нее все внутри похолодело: как вырвалось это — «Дайо».
— Что делают у вас, когда хотят взять девушку в жены?
Она вскинула на него глаза, веря — и не веря его словам, а он заговорил быстро и горячо:
— Постой, молчи, я должен сказать… Я люблю тебя, Хаги. Я не могу остаться и хочу, чтобы ты ушла со мной.
Слезы брызнули из ее глаз:
— Дайо… ох, Дайо, как же… ты не знаешь, ведь я… я так некрасива… разве я тебе пара?
— Это неправда, Хаги; твои глаза — как черные звезды, твой голос звонче лесного ручья, чище родниковой воды, твои руки — как крылья маленькой птицы. Твоя душа яснее звезд, и я люблю тебя, — он смотрел ей в глаза и улыбался своей открытой доверчивой улыбкой.
Она вскочила, высвободив руки.
— Постой… постой, я сейчас…
— Андар! — крикнул Дайолен. Ученик появился мгновенно, встревоженно глядя на менестреля. Хаггинн вернулась, неся деревянную чашу с вином. Серьезная, как маленькая девочка, впервые надевшая взрослое платье. Дайолен встал.
— У нас говорят: я хочу пить с тобой из одной чаши теперь и всегда. Да будут свидетелями мне люди и эта земля, хлеб, вода и огонь очага: я беру тебя в мужья, — она отпила глоток вина, потом положила на чашу руку Дайолена. Тот принял ее и медленно проговорил:
— Перед Артой и Эа, Звездами, Луной и Солнцем говорю я: отныне ты жена мне, и быть нам вместе — в жизни и смерти.
И отпил вина.
— Да будет так, — тихо откликнулся Андар.
…Странная была свадьба. На нее не звали гостей — только дети, откуда-то прознав все, пришли к своей подруге с гирляндами полевых цветов в руках, а потом, притихнув, сидели за столом и слушали песни Дайолена… Они же, видно, и разнесли весть по селению.
Их провожали взглядами: кто-то с радостью, кто-то с насмешкой, кто-то с удивлением или с завистью. И Хаггинн вздрогнула, услышав сладенько-ядовитое:
— Повезло, что и говорить! Только слепой и мог взять в жены такое чучело!
Она обернулась, встретив насмешливую улыбочку местной красавицы; стиснула маленькие кулачки, готовая броситься на обидчицу. И тогда спокойно и грустно заговорил Дайо, ее Дайо:
— Такая юная — и такая жестокая… — Он смотрел в лицо девушке, и та невольно заслонилась рукой от его взгляда. — Ты права, мои глаза слепы; но у тебя слепое сердце, а потому я вижу дальше, чем ты. Я вижу то, что скрыто от вас, и не стыжусь сказать перед всеми: она прекрасна, мой соловей, моя крылатая песня, а твоя красота — лишь блистающая оболочка, позолоченная скорлупа пустого ореха. Пройдут годы, красота поблекнет, и что останется у тебя? Холеные руки, не знавшие труда, и слепое холодное сердце… Мне жаль тебя.
Так они ушли, и никто не бросил им вслед злого слова. И люди помнили горькие рассказы слепого менестреля, и вспоминали дети добрую веселую Хаггинн и странные летящие песни Дайолена.
ИДУЩИЕ ВО ТЬМЕ
587 год I Эпохи — 7 год II Эпохи
…Сколько лет прошло с тех пор, как она покинула Аст Ахэ? Встало глухой полночью на западе алое зарево — она проснулась от жестокой режущей боли, мгновенно поняв, что произошло, поняв — все.
Будет война. Последняя — после здесь ничего не останется. Никого. Самой этой земли не станет…
С этой ночи она начала видеть. Иногда это были сны, иногда — призрачные видения наяву, иногда просто — слова, ощущения, образы…
— Ахтэнэ, милая — что с тобой?..
…По бесконечным дорогам под ветром и дождем, под солнцем и снегом бредет безумная. Никто не знает — кто она, откуда и куда идет, сколько лет ей. Да она и сама не знает. Не помнит. Только одно держится в ее мертвой памяти — надо куда-то зачем-то идти. Но куда и зачем — она не знает. Не помнит. Лишь иногда что-то мелькнет во мгле ее забвения, словно лучик солнца пробьется сквозь облака в хмурый день И тогда она поет. Песни идут откуда-то из бездонного темного омута ее памяти. Она не понимает своих песен. Люди слушают ее чудесный голос, поражаясь чудовищному несоответствию ее жалкого вида и песни, но не понимают слов. А она плачет, потому что память пытается пробиться ручейком сквозь могильные плиты безумия, и ей больно оттого, что еще нерожденные воспоминания умирают. Потом опять наступает тьма. По ночам к ней приходят сны, в которых память возвращается к ней. Она помнит все. Но уходит сон, и гаснет память, оставляя ощущение памяти. Память о памяти. И снова — боль от невозможности вспомнить. Она кричит и бьется на земле, а люди говорят — припадочная, и обходят ее с брезгливой жалостью. Но люди милосердны — кто кинет хлеба, кто набросит на худые плечи старый плащ. Так идет она неведомо куда — от сна к сну…
— …Это Ульв. Один из лучших воинов Меча в Аст Ахэ. Он командует сотней, и все стремятся попасть к нему. Учитель любит его.
— Что с его лицом? — тихо спросил Хурин.
— О, это долгая история. И невеселая. Знаешь ли, лет двадцать с небольшим назад пришла сюда одна девушка. Ее звали Ириалонна, Заклинательница Огня..
…Как будто снова ладони полны раскаленных углей. Он тогда сжимал их в кулаках изо всех сил, пока сознание не покинуло его. Даже сейчас эта давняя боль никак не утихнет… Он потом долго не мог смотреть на огонь и проводил дни один в холодной темной своей комнате, забившись в угол, пока Борра не вытащил его оттуда силой. С Этарком творилось неладное, и Борра понимал, что, помогая другому, Ульв сумеет исцелиться… Этарк уже почти пятнадцать лет мертв… Борра сказал тогда: «Пусть умрет так, как умерла наша сестра» — и, ослепленный местью, Этарк сам швырнул факел в поленья костра Дейрела. Потом, осознав происшедшее, он чуть с ума не сошел. Порывался убить себя, просил, чтобы его убили… Они с Ульвом слишком хорошо поняли друг друга. Внешне Этарк исцелился — но никогда не смеялся больше. А полгода спустя он погиб. Ульв видел, как он внезапно опустил меч и остановился; мгновением позже на том месте, где он стоял, над толпой с радостным воплем кто-то поднял за волосы его голову. Белая ярость ослепила Ульва. Когда он начал воспринимать мир вновь, он увидел себя среди десятка трупов над обезглавленным Этарком. В тот день Ульв уже смог смотреть на пламя погребального костра. Он прекрасно понимал — Этарк просто дал убить себя…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
