1871 года было запоздалой немецкой версией "бонапартизма".17 Однако не стоит преувеличивать значение французской модели. В самой Пруссии, как мы уже видели, после 1848 года произошла трансформация правительственной практики. Как и Отто фон Мантёффель, и сам новый король, Бисмарк был "человеком 1848 года", готовым смешивать политику в новых комбинациях. Как и Мантёффель, он считал монархическое государство ключевым актором политической жизни. Именно в период правления Мантёффеля Бисмарк приобрел свое проницательное "уважение" к общественному мнению, но не как к арбитру будущего, а как к подчиненному партнеру, которого можно склонить к сотрудничеству и манипулировать им. Как представителю Пруссии в штаб-квартире Германской конфедерации во Франкфурте, Бисмарку было поручено тайно направлять правительственные средства дружественным редакторам газет и журналистам. Правительственное манипулирование прессой стало приемом, который Бисмарк впоследствии возведет в ранг высокого искусства.
Осенью 1862 года Бисмарк был назначен министром-президентом в Берлине. Его целью, как он объяснял в письме кронпринцу, было добиться "взаимопонимания с большинством депутатов", сохранив при этом полномочия короны и боеспособность армии.18 Бисмарк начал игру, придумав модифицированную программу военной реформы, которая должна была увеличить армию и обеспечить правительственный контроль в ключевых областях, удовлетворяя при этом либеральное требование о двухлетней службе. Этот гамбит натолкнулся на сопротивление Эдвина фон Мантёффеля, которому удалось убедить короля отказаться от поддержки. Это была старая проблема прихожей власти. Бисмарк сразу понял, что ключ к сохранению власти теперь лежит в нейтрализации всех соперников за доверие короля, и изменил свою политику соответствующим образом. Попытка компромисса была оставлена, и Бисмарк перешел к политике открытой конфронтации, призванной уверить короля в его абсолютной преданности короне и ее интересам. Военные реформы проводились в жизнь, налоги собирались без одобрения парламента, государственные служащие были уведомлены о том, что неповиновение и участие в политической жизни оппозиции будет караться немедленным увольнением, а парламент был привлечен к неэффективному и самооправдывающемуся выражению возмущения. Всего этого было достаточно, чтобы убедить короля в умении и надежности Бисмарка, и вскоре он стал затмевать других конкурентов за влияние на монарха.
Однако в других отношениях положение Бисмарка оставалось крайне шатким. В результате очередных выборов в октябре 1863 года в палате оказалось всего тридцать восемь проправительственных депутатов. Битва за общественное мнение была, очевидно, проиграна. Король был настолько подавлен результатами выборов, что, по слухам, впал в уныние и заметил, глядя из окна на Дворцовую площадь: "Там, внизу, для меня поставят гильотину".19 Политический паралич в Берлине, похоже, также подрывал способность Пруссии добиваться успеха в решении германского вопроса. В 1863 году, пока Бисмарк боролся с палатой, австрийцы были заняты разработкой и предложением реформ, которые должны были вдохнуть новую жизнь в Германскую конфедерацию.
Берлин, казалось, дрейфовал. Достижения прусского министра-президента в области внешней политики были, мягко говоря, скромными: в 1863 году ему удалось заблокировать австрийский проект реформ и продолжать препятствовать попыткам Вены присоединиться к Германскому таможенному союзу. Более важным было сближение Бисмарка с Россией, оформленное Альвенслебенской конвенцией (8 февраля 1863 года). Это соглашение, по которому Пруссия и Россия обязались сотрудничать в подавлении польского национализма, заручилось доброй волей Петербурга, но было глубоко непопулярно среди полонофильских либералов и помогло сделать Бисмарка широко ненавидимой фигурой. За восемнадцать месяцев пребывания на посту новый министр-президент успел зарекомендовать себя как необычайно энергичный, безжалостный и изобретательный политический тактик. Однако с точки зрения современников было легко представить, что он продержится еще год или два, прежде чем будет отправлен в отставку, чтобы освободить место для компромиссного соглашения с нижней палатой парламента. Именно датская война 1864 года изменила судьбу Бисмарка.
ДАТСКАЯ ВОЙНА
Зимой 1863 года Шлезвиг-Гольштейн снова оказался в центре новостей. 15 ноября 1863 года умер Фредерик VII Датский, что вызвало кризис престолонаследия. Поскольку прямого наследника по мужской линии не было (датская корона перешла по материнской линии к Кристиану Глюксбургскому), возник спор о том, кто имеет законные наследственные права на управление герцогствами. Детали шлезвиг-гольштейнского спора всегда были сложны для понимания - тем более что почти всех участников звали либо Фредериком, либо Кристианом, - и ниже приводится краткий обзор основных моментов. В начале 1850-х годов в соответствии с рядом международных договоров было установлено, что новый король Дании Кристиан Глюксбургский будет преемником на тех же условиях, что и его предшественник Фредерик VII.20 Однако в 1863 году ситуация помутилась из-за появления соперника, принца Фредерика Августенбургского. У Августенбургов были давние притязания на герцогства, но отец принца Фредерика, Кристиан Августенбургский, согласился отказаться от них в рамках Лондонского договора 1852 года. Однако в 1863 году Фредерик Августенбургский объявил себя не связанным договором 1852 года и демонстративно принял титул "герцог Шлезвиг-Гольштейнский". Его притязания были с энтузиазмом поддержаны немецким националистическим движением.
Стоит немного поразмыслить над отличительными особенностями кризиса в Шлезвиг-Гольштейне. В нем переплелись современные и премодернистские темы. С одной стороны, это был старомодный династический кризис, вызванный, как и многие другие кризисы XVII и XVIII веков, смертью короля, не имевшего потомства. В этом смысле конфликт 1864 года можно назвать "Войной за датское наследство". С другой стороны, Шлезвиг-Гольштейн стал очагом масштабной войны только благодаря той роли, которую сыграл национализм как массовое движение. Гальванизирующее влияние шлезвиг-гольштейнского вопроса на немецкое национальное движение проявилось уже во Франкфуртском парламенте 1848 года; в 1863-4 годах немецкие националисты требовали создания на основе герцогств нового немецкого федерального государства под властью династии Аугустенбургов. Национализм имел решающее значение и для датской стороны: датское националистическое движение требовало, чтобы Дания защитила свои права на Шлезвиг, и его поддерживало основное либеральное мнение Дании. Таким образом, неопытный и неэффективный новый король Кристиан IX столкнулся с взрывоопасной внутренней ситуацией, когда вступил на престол. В какой-то момент демонстрации, проходившие у королевского дворца в Копенгагене, стали настолько бурными, что начальник полиции города предупредил о неминуемом крахе правопорядка в столице. Именно тревога по поводу перспективы политических потрясений заставила нового короля взять себя в руки. Подписав ноябрьскую конституцию 1863 года, Кристиан IX объявил о своем намерении присоединить герцогство Шлезвиг к датскому унитарному государству - жест, осужденный немецкими националистами как непростительная провокация.
Теперь по вопросу о герцогствах существовало три противоречивых позиции. Датчане настаивали на включении Шлезвига в состав страны в соответствии с ноябрьской конституцией 1863 года. Немецкое националистическое движение и большинство государств Конфедерации выступали за притязания Августенбурга и были готовы поддержать вооруженную интервенцию. Пруссаки и австрийцы выступали против притязаний Аугустенбурга и настаивали на том, чтобы датчане (и Аугустенбурги) соблюдали обещания, данные в международных договорах 1850 и 1852 годов. После долгих препирательств на декабрьском заседании Конфедерального сейма была принята резолюция (всего одним голосом)
