Результат получился весьма неожиданный. Вкупе с данной ему от природы светлой кожей он стал выглядеть как настоящий альбинос. Этот новый облик настолько пришелся ему по душе, что воодушевленный результатом он продолжил свою трансформацию. Следом за внешностью Колкин решил кардинально поменять и стиль одежды. С вызывающе-кричащего рейва он задумал перейти на менее приметную, но практичную готику. Хотя хотел ли он действительно готический стиль, он до конца так и не был уверен. Мрачность и эмоциональная холодность всегда казались ему тем оптимальным балансом, которого он так долго искал. Это было сродни его нынешнему душевному состоянию. Зловещий образ импонировал еще и тем, что в его душе поселилась неудержимая тяга к теме смерти и всему потустороннему.
В итоге на помойке оказалась добрая половина так когда-то им любимых кислотных шмоток: их яркий и крикливый цвет его теперь лишь раздражал.
Та же участь коснулась и музыкальных пристрастий. В накатившем безудержном порыве перемен, он собрал в большой целлофановый мешок все компакт-диски с любимой танцевальной музыкой. Обширная коллекция рейва, транса, техно, хауса, хардкора и прочих направлений электронной музыки оказалась безжалостно высыпана в мусоропровод.
Поскольку в последнее время проблем с деньгами он не испытывал, то в тот же день Александр отправился побродить по любимым магазинчикам и бутикам. Правда, сделать для себя окончательный выбор одежды для нового образа оказалось не легкой задачей. Он долго ломал себе голову, на чем остановиться, но, как всегда, все решил случай.
А дело было так.
Устав от изматывающего шатания по магазинам, тридцатилетний мужчина внезапно осознал, что больше не имеет ни малейшего желания, как когда-то совсем недавно, «закинувшись» колесами или порошком, прыгать всю ночь в клубешнике, разгоняя далеко за сотню пульс. Теперь он желал чего-то иного…
Только чего?
И опять в его памяти настойчиво, с маниакальным упорством стали всплывать воспоминания об убийстве Быка.
«Вот это был драйв, так драйв. Такой кайф ни с чем не спутаешь», — новоиспеченный убийца с наслаждением смаковал картинки недавних событий.
— Сашка, привет! Как дела, братуха? — веселый и задорный бас за его спиной заставил Колкина вздрогнуть и резко обернуться.
Это был Мавр, еще один давнишний приятель, только на этот раз не по учебе, а по первому месту работы. Хотя стоило бы отметить, что закончили они так же одно железнодорожное училище, только он на пару лет раньше Мавра. Смешно, но московский мир оказался для них тесен. И вот он опять стоит перед ним.
Александр отлично помнил, что когда они познакомились еще в далеком девяносто пятом. Мавр только-только получил «корочку» и стал работать машинистом-стажером в метро. А вот Колкин на тот момент уже активно вел свою трудовую деятельность в качестве слесаря по ремонту подвижного состава. Путь в машинисты ему был заказан — психоосвидетельствование для получения доступа к работе машиниста он так и не прошел. Именно тогда у него и начались те самые «американские горки» настроения. Хорошо, что хоть водительские права он уже успел получить, а так бы не видать ему машины, как своих ушей.
Вердикт, который вынесли врачи, прозвучал пугающе и непонятно: «Биполярное расстройство». Что это за хрень, и с чем ее едят, он узнал уже намного позже, когда прочитал про болезнь в медицинской энциклопедии. Но поскольку относиться серьезно к своему заболеванию он даже и не думал, то в итоге, лишь спустя несколько лет — когда во второй раз оказался на больничной койке с приступом жесточайшей депрессии, — смог во всей красе осознать первоначальное упущение. Действительно, как бы он не пыжился, как бы не притворялся, что у него все «нормуль», болезнь с каждым годом исподволь, но неумолимо прогрессировала. И только теперь, к тридцати годам, окончательно признав ее как факт, Александр стал вынужденно — в основном по причине крайней необходимости, когда депрессуха окончательно припирала к стенке, — изредка принимать медицинские препараты.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Мавр, какими судьбами? Как ты? Все гоняешь поезда по подземке?
— Точняк! — засмеялся приятель и хлопнул Колкина по плечу. — Кручу, как говориться, педали, пока не дали!
На нем были затертые до дыр черные джинсы и расстегнутая на груди вязаная толстовка с капюшоном, из-под которой выглядывала футболка с изображением головы фронтмена рок-группы «Король и шут». На ногах приятеля красовались полувоенные ботинки с металлическими носами. Зимнюю куртку Мавр держал в руке.
Он был года на три младше Александра, хотя внешне выглядел значительно старше.
— Я сейчас в основном на Сокольнической линии тружусь, — уточнил он и совершенно неожиданно глубоким басом оперного певца нараспев процитировал: — Красная линия метро, первая линия московского метрополитена, что рассекла сердце столицы пополам.
Не выдержав собственной клоунады, Мавр рассмеялся.
— Помнишь, как нам эту дичь затирал в училище старик Афанасьев? — сквозь смех поинтересовался он у изумленного приятеля.
Колкин, конечно же, прекрасно помнил добродушного старика-аксакала, преподавателя истории и географии по фамилии Афанасьев. Только вот сейчас его внимание привлекло совсем другое.
«Красная линия метро, что рассекла сердце столицы пополам… — прокрутил он в голове фразу, затем еще и еще. — Красная линия метро… Хм, а в этом, действительно, что-то есть».
Поскольку карту-схему метрополитена он знал «на зубок», маршрут Сокольнической линии мгновенно предстал перед его внутренним взором. К тому же теперь он и сам жил неподалеку со станцией метро «Преображенская площадь», что относилась к той же Красной линии.
И тут до него дошло, что именно во фразе так привлекло его внимание. По невероятной случайности все четыре рабыни были найдены им именно рядом со станциями красной ветки. С первой — Ольгой, продавцом из магазина «Копейка» — он познакомился неподалеку от станции «Юго-Западная». Он возвращался из крематория и по дороге решил заскочить в ближайший магазин за едой. С Ольгой, кстати, было проще всего. Даже придумывать что-то особенное, чтобы заманить простоватую продавщицу в свое логово, ему не пришлось. Единственное, что он предпринял специально, так это дождался подходящего темного дождливого вечера и, подождав окончания ее смены, вручил девушке цветы. А как только та «растаяла», он тут же предложил «царице бакалейной лавки» прокатиться куда-нибудь в интересное место. Вместо этого, покатав ее по МКАДу и основательно запутав, он преспокойно возвратился назад и заехал на территорию крематория. Ей он все представил как некий удивительный романтический сюрприз. «Проколоться» на чем-то с этой дурехой он боялся меньше всего. Как выяснилось заранее, та лишь недавно приехала на заработки в столицу откуда-то из поселка в Калужской области.
Собственно так оно и получилось, правда, эта полоумная на следующий же день помчалась в милицию писать на него заявление. Чем, собственно, и подписала себе приговор. Ослепить ее за такой проступок, он посчитал самым верным решением. Единственное, в чем он не был до конца уверен, так это во втором ударе ножа. От охватившего его волнения он не смог попасть точно клинком в левый глаз этой дуре. К тому же, как назло, в этот момент в подъезде этажом выше грохнула дверь, что заставило его поспешно ретироваться на улицу.
С тех пор он постоянно мучился сомнением, что Ольге все же удалось частично сохранить зрение на один глаз. Следовательно, в случае его поимки, та могла опознать Александра на очной ставке. Но хуже всего было то, что после выписки из больницы — а он смог выяснть лечебное учреждение, куда ее госпитализировали, — ее следы терялись. Как он ни старался, но найти калеку так и не смог.
Со второй рабыней он познакомился в парке культуры имени Горького на День города, что отмечался ежегодно в начале сентября. Знакомство произошло, что любопытно, рядом со станцией с одноименным названием, так же относящейся к Красной линии. Её звали Светлана — Светик-семицветик — как тут же он ее окрестил, за выкрашенные в разные цвета пряди волос. Она была студенткой истфака — черт, забыл какого института! — да, впрочем, это и не важно. Эта жуткая трусиха, едва оказавшись в крематории, настолько перепугалась, что, как выяснилось потом, на следующий же день задвинула учебу куда подальше и навсегда покинула пределы Москвы. Даже в милицию не обращалась, вот, сколько страху натерпелась. О ней он не сожалел, поскольку Светик оказалась уж слишком податливой, оставив после себя лишь осадок неудовлетворенности и чувство глубокого разочарования. Искать ее он не стал, решив, что ей просто повезло.
