Но вовсе не туда привёл Дана раскатистый птичий грай, а на круглую полянку, где, по заверениям сана Дарьена, хорошо обедается в компании. Брат стоял в центре светового пятна, отчего его распущенные волосы казались осыпанными мерцающей золотой пыльцой. Невинная дева на месте Дана могла бы решить, что прекрасный эльфийский принц поджидает на опушке именно её, дабы увезти в своё лесное королевство, да только полуэльф давно распрощался с невинностью, а Вилль не был принцем никогда. Сейчас он скорее походил на мужика, сеющего горох. В такт его руке вороны метались туда-сюда волнующимся чёрным морем, и только щуплый воронёнок с проплешиной на макушке печально взирал на чужое пиршество. Но бывший капитан непорядок не терпел. Последняя булка улетела в центр стаи, и мигом образовалась куча мала. Клювы защёлкали вхолостую. Воронёнок улучил момент и, пробежав по спинам товарок, цапнул булку и взвился на плечо кормильца.
— И вовсе это не подлость, а военная хитрость, — пояснил Вилль бранящимся воронам.
— Л" лэрд, простите за беспокойство, но вы рехнулись?
— Ты знал о куполе? — л" лэрд даже не соизволил обернуться.
— Да, Летти вчера о нём говорила. Ключи я взял…
— А мне почему не сказал? — Вилль бережно ссадил осовелого воронёнка на стол-пенёк и повернулся, буравя Дана сердитыми жёлтыми глазами.
— Все всё знают, а ты — нет?! Просвещаю: сегодня будет обзор города, завтра мы обзор перевариваем и делимся впечатлениями, а послезавтра Его Величество и Её Высочество соизволили удостоить нас торжественного приёма и уважить королевским обедом… Ты бы, л" лэрд из деревни, слушал, что другие говорят, а не ворон считал!
— Двадцать четыре.
— Что — двадцать четыре?
— Ворон — двадцать четыре. И мне скоро будет двадцать четыре, и день рождения я буду справлять без Алессы… И без Симки. А сегодня — девятнадцатое златня, и скоро наша нечисть впадёт в спячку. И проводят её без меня! — развёл руками Вилль.
Дан глубоко вздохнул. Вот и причина невесёлого настроя братишки. Соскучился. Только вслух он никогда не признается, считая это слабостью и ребячеством. Будет переваривать чувства в себе, а потом срываться на окружающих изредка, но метко. Увлекавшаяся звёздными предсказаниями Адэланта говорила, дескать, эта черта зачастую встречается у тех, кто рождён в конце лютня. Равно как привычка скрытничать, когда не стоило бы, и ляпать что в голову взбредёт в самый неподходящий момент.
Притянув "л" лэрда" за рукав, Дан бесцеремонно подтолкнул в спину и шикнул на ворон.
— Зато на летний солнцеворот вдоволь напрыгаешься через костёр и переловишь всех северингских девок. Пойдём, л" лэрд, карета подана.
— Ха! Мы с Леськой давно собирались наперегонки побегать. А всех девок мне не надо.
— С такой выдержкой проповедовать бы тебе в человечьем храме. Или вовсе в скит податься, глядишь, и святым прослывёшь, — язвительно фыркнул Дан, сам не понимая, отчего захотел уколоть брата. Тот даже не возмутился и не вспылил.
— Если думаешь, что я сейчас начну протестовать и бахвалиться подвигами, как твой приятель Орхэс, ты ошибёшься. Если думаешь, что у меня шоры на глазах и я в упор не замечаю женщин, ошибёшься снова. Там, в Неверре, рядом были Алесса, Симка и небо. И мои собственные жизненные принципы. Теперь осталось последнее, но я не хочу потерять и это. Себя потерять, Дан, свою сущность. Я лучше буду пить с орками, а потом вернусь домой и заберу Алессу в Равенну.
Дан присвистнул даже.
— Ну ты даёшь, братишка! А её мнения ты не спросишь?
— Ты не понимаешь, Дан, это больше чем любовь к идеалу или простое влечение. Это связь, очень сильная связь! Словно одна нить на двоих — тронешь с одного края, и на другом зазвенит. Я знаю, что ответит Алесса. Чувствую, и всё. Весной не знал, теперь уверен наверняка. Дан, я без раздумий отдам за неё крылья и жизнь в придачу! — выпалил Вилль. Дан нахмурился, и брат резко мотнул головой, будто раскаиваясь в собственной глупости. — Ты не знаешь, конечно… Понимаешь, двое аватар-половинок могут делиться жизненной силой, лечить друг друга. Старость — та же болезнь, и Алесса заберёт половину жизни, отпущенной мне. А и не жалко! Пускай забирает.
Старость… Неизбежная и неизлечимая болезнь. Дан помнил тот день, когда Адэланта впервые покрасила волосы. Потом стала накладывать смесь регулярно, и рыжие пряди каждый раз обретали новый оттенок. Дану это не нравилось, но она лишь смеялась в ответ и тёрлась об его спину мокрой головой.
Однажды бэя Адэланта сказала, что ему пора уходить. Лишь спустя несколько лет Дан понял причину, а тогда стоял в дорожной пыли, глядя на выброшенные им самим золотые, и в груди клокотала горькая обида.
— Вот оно что… Значит, мама… — Дан осёкся, когда Вилль навострил ухо. — Значит, поговорка "и умерли они в один день" — это про вас!
Вилль прищурился и посмотрел на него заговорщически, будто собираясь доверить некую тайну, и не разобрать, всерьёз или шутя.
— Знаешь, мы с Алессой даже ночевали в одной постели… Правда, она опоила меня снотворным, и ничегошеньки я не помню. Но утром оставил ей письмо с благодарностью. И мыша на подушке.
— Мыша?!
— Ну… он был не против подменить меня на время! А потом мы снова ночевали вместе. И опять Алесса меня усыпила, и опять я ни шушеля не помню. Ядрёна ворона… Что за бред такой?!
— А вы на речке, часом, куличи не лепили? — задыхаясь от смеха, выдавил Эданэль.
— Нет! Только снеговиков! — гордо ответствовал брат и тоже расхохотался.
ГЛАВА 8
В экипаже их поджидала миловидная женщина с волосами цвета чёрного кофе, забранными на затылке в строгий «учительский» пучок. Переносицу сунны украшали массивные очки в черепаховой оправе. Судя по тому, как важно она их поправляла, сей элемент служил довершением образа и был выпрошен у сотрудниц постарше. Для солидности.
— Добро пожаловать, господа! Мы рады приветствовать вас в Катарине-Дей, сердце истории и берегине искусства скадарского. Меня зовут Мия Аколетта, и сегодня я буду вашей сказительницей от имени Государственного Музе-э-эя, — растянув гласную, женщина степенно кивнула, — Святой Катарины. Мы совершим обзорное путешествие по городу, и я расскажу вам о памятниках и легендах, дошедших к нам из глубины седых веков… Прошу!
Экипаж поражал невиданными доселе размерами. Вдоль бортов стояли мягкие двухместные лавочки, обитые малахитовым бархатом, за спинками каждой из которых возвышалось нечто, более всего походившее на свёрнутый стяг. Как пояснила Мия Аколетта, называется сие чудо просто — "складной зонт". И тут же продемонстрировала его в действии, предупредив, что ломать не стоит. Ох, как орки обрадовались! С внешней стороны повозки были прибиты подножки и поручни неизвестного назначения. Однако в четверти версты от территории посольства ждал отряд воинов числом в восемь копий, и стало ясно, для чьих рук и ног предусмотрены эти ухищрения.
Лошадки бежали трусцой, ровной и слаженной. Затычки в их ушах, как пояснила сказительница, были магическими и служили для того, чтобы животных не пугал уличный шум. Перья на шлемах телохранителей мерно покачивались, солнце распалялось, лимонная водичка в жестяной бочке нагревалась. Сказительница стояла в проходе, опираясь на спинку лавки, и… сказывала, сказывала, сказывала. С её слов выходило, что каждый второй храм, фонтан да и просто скамейка в парке являлись ценнейшим наследием материальной культуры лишь из-за того, что туда хаживала или там сиживала историческая личность. Личностей было море, скамеек с фонтанами тоже, и Дан просто диву давался, отчего бесценную Катарину-Дей ещё не сняли вместе с фундаментом и не умыкнули на пиратский корабль. Вряд ли этих смутили бы размеры.
Иллиатара Триединого в Скадаре почитали как высшее, но, увы, недосягаемое для простых смертных существо, и молились богам Линий, заступникам и покровителям Мира. В их честь воздвигали храмы и ставили алтари, курили благовония и вели службы.
Вот под предводительством высокой, сухопарой Верховной Жрицы с лицом чистым и прекрасным, словно высеченным из горного хрусталя, просеменили щебечущей бледно-розовой стайкой юные служительницы богини любви Афэллы.
Жрица Иллады-судьбы отрешённо поигрывала серебряным жезлом с навершием в виде совы, распростёршей крылья. Через две с половиной недели начнётся молебен и продлится он ровно седмицу. Сама кэссиди, названная в честь справедливой богини, станет просить покровительницу о снисхождении к своим будущим подданным. Не к себе.
— …А это храм весельчака Байхоса, которого у вас, господа, зовут богом Порока Лукавым Угодником…
Трое послушников, насвистывая разудалую плясовую, отмывали со стены храма зооаморфный орнамент скабрезного стиля. Под охраной дремлющей рыжей кошки в тени вазона стоял кувшин, но вряд ли с компотом.
