Огромная масса ожесточенных людей убивающих друг друга…
***
Остатки роты старшего политрука Рысенкова, вместе с оставшимися в живых огнеметчиками, закрепились около Чертового моста. Сам политрук пытался установить связь с командованием, однако делегаты связи или не возвращались, или возвращались ни с чем. Повсюду были немцы. Странно, но они на какое-то время оставили в покое роту. В один из тихих моментов бойцы наблюдали, как параллельно их траншее — примерно в километре от речки на запад — куда-то прошли немецкие танки и до пятисот человек пехоты. Затем, где-то вдалеке, разгорелся нешуточный бой.
Первой мыслью Рысенкова было желание ударить атакующим немцам в тыл, но он подавил порыв.
Конечно, порой и соломинка верблюжью спину ломит. И полсотни бойцов могут оказаться очень даже нужными в нужный момент. Так сказать, засадный полк.
Но раненых придется бросить здесь. А это — семьдесят человек, из которых не менее половины — тяжелые.
Рысенков прекрасно понимал — что значат эта канонада со всех сторон. Немцы прорвали фронт и окружили их. Через это он уже проходил под Любанью. Необходимо было немедленно двигаться назад и прорывать пока еще непрочное кольцо. Искать выход к своим. С другой стороны — приказа на отступление еще не было. И приказ 'два-два-семь' никто не отменял.
Что же делать, как же быть?
Он собрал своих лейтенантов — Кондрашова, Москвичева, Павлова, — и обсудил ситуацию.
Все высказались за удержание обороны в районе моста. Особого смысла для немцев в этом мостике не было. Они спокойно могли перебрасывать свои войска по железной дороге, пересекавшей Черную южнее. Но этот мост мог пригодится нашим, если бы они возобновили наступление. На том и порешили. Лейтенанты уже собирались расходиться по своим обескровленным взводам, когда бойцы привели четверых человек — двух немцев и двух советских бойцов. Причем, немцы тащили на себе оружие. У одного в руках был 'МГ' и коробка с патронами, у другого — ящик гранат. Немцы были двумя здоровяками, опасливо поглядывающими на измазанные глиной лица красноармейцев. Те в руках держали винтовки наперевес. Держали твердо, несмотря на зачуханный вид — мокрые шинели, растоптанные сапоги, натянутые до бровей пилотки. Обоим на взгляд было не менее пятидесяти.
Немцев немедленно разоружили и связали, а Рысенков стал расспрашивать красноармейцев. Рассказывать начал один, который побойчее, второй только крутил седые усы 'под Буденного' и изредка вставлял уточняющие детали.
Солдаты оказались ездовыми, лишившимися транспорта и начальства в один из первых дней окружения.
— Бонбой лошадёв убило, — мрачно пояснил усатый. — Начальство сбегло.
Вот они и шарахались по кустам, пытаясь найти своих.
И вот утром…
— Тутошним утром, — мрачное уточнение.
— И вот утром — слышь? — говор немецкий. Глядь-поглядь — эти верзилы идут, машинку несут и ящики каки-то. Ну, мы из кустов — хенды, мол, в хох! Они все и побросали. Я их стрельнуть хотел…
— А что не стрельнул? — спросил политрук.
— Патронов-то у нас пяток осталося. Жальча на их тратиться. А с машинкой мы не умеем. Взяли, значицца, немцы машинку да ящики и потошшыли, куды им сказано было.
— А как они поняли? — без тени улыбки спросил Рысенков.
— Да у Феди больно кулак тяжел, лошади и те приседали. Как даст, так любой присядет!
— Показать? — буркнул Федя.
— У нас лошадей нет.
— А я на фрицах покажу!
— Позже. Продолжайте, товарищ боец!
— Ну и повели их, куды толы зырят.
— И куда глаза глядели?
— Дык куда надо, коль на вас выползли.
— А если бы на немцев?
— Тогда не судьба была бы.
— За языков, отцы, вам спасибо. И за машинку тоже. Поступайте в распоряжение к лейтенанту Москвичеву. До выхода к нашим. Я доложу о вас начальству.
— Не надо! — испугался Федя. — Мы ж нечаянно!
— Идите, бойцы, — на этот раз Рысенков позволил себе улыбнуться.
Допрос немцев был короток. Собственно, они ничего особенного не сказали. Единственное, что нового узнали командиры — то, что против них свежие дивизии, переброшенные из Крыма.
Шлепнули немцев, отведя за мост. А что с ними делать еще? Нянькаться и делиться остатками продуктов? Вот еще…
И вовремя шлепнули. Потому как внезапно началась атака.
Впрочем, что там этой атаки было?
На грунтовке, ведущей к мосту, внезапно появились несколько мотоциклистов и броневик. Подпустили поближе и ухлопали в несколько залпов.
— А вот теперь немцы полезут по серьезному, — задумчиво сказал лейтенант Павлов, наблюдая местность в бинокль. Вернее, то, что от него осталось — правый окуляр разбило осколком еще во время первого боя.
'Штатный философ' роты, как в шутку его называл Москвичев, оказался прав. Немцы, обнаружив заслон у моста, взялись за них по взрослому, как говорится.
Долбать начали с воздуха. Как назло, погода установилась ясная. Более-менее ясная, конечно. Циклон проходил, оставляя за собой тыловые перистые и дезертировавшие кучевые облака, сквозь которые пробивалось к земле солнце.
В первый же налет мост был разбит прямым попаданием бомбы. Обломками досок убило серьезного ездового Федю. Судьба, однако. Военная судьба. После первого налета последовал второй, потом третий. Фрицы не жалели бомб. Но на третьем налете появились наши истребители. Они не дали прицельно отбомбиться фрицам — те порскнули в разные стороны, даже не успев войти в пике. Один из 'юнкерсов' задымил, с нарастающим ревом падая на землю. Потом второй. А потом на наших ястребков откуда-то из-за рваных облаков упали 'мессеры'.
Москвичев впервые в жизни видел воздушный бой, разгорающийся над головой. Порой самолеты пролетали так низко, что лейтенанту казалось, что они вот-вот заденут землю. Он едва успевал крутить головой, пытаясь уследить за виражами и бочками. И наши, и немцы, стреляли коротко и осторожно, стараясь приблизиться друг к другу на минимальнейшее расстояние. 'Юнкерсы', тем временем, выстроились поодаль в большой круг, настороженно выжидая финал боя истребителей.
А те клевали друг друга, роняя на землю куски обшивки. Вот задымил один. Наш? Немец? В кутерьме непонятно!
Немец!
А вот и наш задымил…
Одуванчик купола раскрылся синем небе прямо над Москвичевым. Раскрылся и тут же потух, смятый воздушной волной от пролетевшего рядом 'мессера'. Маленький черный комочек с ужасающей скоростью понесся к земле и…
Пикирующие бомбардировщики, тем временем, не выдержали бесцельного кружения и скинули бомбы по старым позициям. Там, где остался командир роты. Одна из бомб, почему-то, не разорвалась, воткнувшись здоровенной тушей в мягкую землю. А немецкие истребители, тем временем, сбили еще одного нашего.
Бой закончился так же внезапно, как и начался. На огромных скоростях пронеслись и исчезли и 'мессеры', и 'яки'.
— Два-один, — выдохнул Москвичев. — Проиграли, блин.
— Дурак, что ли? — раздался за спиной голос Павлова.
— А?
— Они нас защитили. Бомбежку сорвали. Понял?
— Действительно… — буркнул Москвичев. — Сам знаю! А все равно — обидно!
Вот так они и воевали, наши летчики. Ценой своих жизней, срывая атаки на свою пехоту. Лучше один летчик, чем похороненный под бомбами взвод. Страшная алгебра войны.
Договорить они не успели. Посыльный от Рысенкова передал приказ — 'Немедленно уходить от моста всей ротой вдоль речки на север…'
Ушли. И правильно сделали.
Потому как минут через двадцать по мосту стала работать фрицевская артиллерия, перепахивая металлом метр за метром землю Приладожья.
Бойцы отходили, бросая все, что казалось ненужным — противогазы, например. Понятно, что это потеря военного имущества. Но так легче идти, когда не тащишь всякую фигню. Лопатки, вот, не бросали, прикрепляя их на ремне на посередке живота, прикрывая тонким железом мужскую силу. Без руки еще можно домой вернуться. И без ноги тоже. А без силы-то как? Кто детей-то после войны делать будет?
Рота отошла метров на двести от моста, спустившись с откоса берега к реке.
— Неплохо тут! — сказал Рысенков, оглядывая мысок, на который спустилась рота.
— Да… — согласился Кондрашов. — Землянки бы отрыть, отлежаться. Люди устали, товарищ старший политрук.
Рысенков бросил взгляд на бойцов. И впрямь, устали люди. Тащат на себе раненых, не жрамши толком который день.
— После войны отдохнут. Лейтенант Павлов! Со своим взводом вперед! Вдоль берега. Привалимся на отдых около северной ЛЭП. Оттуда к нашим рванем. Вперед, бойцы!
Павлов подозвал остатки взвода и…
— Товарищ старший политрук, а тут речка петлю делает, мы как бы, на западной стороне, получается…
— Вброд, лейтенант, вброд.
Осенью ленинградские речки подсыхают, несмотря на дожди. Поэтому вода доходила лишь до пояса. Это тоже неприятно, но не смертельно.
