Что касается Мозеса, то лишь случайно он не был уже отцом.
9
Генри Паркер на своем грузовике привез из города платья Розали, и она осталась на ферме, хотя и заговаривала несколько раз о том, что поедет в Чикаго навестить девушку, с которой познакомилась в Аллендейле. Но когда она начинала строить планы отъезда, старый квадратный дом и вся долина представлялись ей в таком прекрасном розовом свете и она проникалась такой нежностью ко всему окружающему, что откладывала свой отъезд. Бывает, что, гуляя по берегу вдали от всякого жилья, мы в конце дня ощущаем приносимые восточным ветром запахи лимонов, древесного дыма, роз и пыли, аромат какого-то большого дома, который посетили когда-то в детстве - настолько смутны и приятны наши воспоминания, - аромат какого-то места, где мы хотели бы, но не можем остаться. И таким местом стала казаться Розали ферма Уопшотов.
Больше всего старый дом нравился ей, когда шел дождь. Проснувшись утром и услыхав шум дождя, барабанящего по железу и стеклу многочисленных крыш, она всегда испытывала чувство глубокого покоя. В дождливые дни она намеревалась читать - "восполнять пробелы в своем чтении", как она говорила. Она всегда выбирала претенциозные книги, но не могла одолеть даже первой главы. Сара деликатно старалась руководить ею. "Миддлмарч" [роман английской писательницы Джордж Элиот (1819-1880)], - говорила она, - очень хорошая книжка. А вы не пробовали прочесть "Смерть приходит к архиепископу"?" [роман американской писательницы Уиллы Катер (1873-1947)] После завтрака Розали усаживалась в маленькой гостиной с какой-нибудь книгой, но в конце концов доставала из деревянного сундука комплекты старых юмористических журналов и принималась читать их. Иногда она ходила в поселок, где, к ее удовольствию, никто не допытывался, кто она такая. "Вы, наверно, та девушка, что живет у Уопшотов", - говорили все. Она пыталась помогать в доме, подметала столовую и расхаживала с пыльной тряпкой, но в ее возрасте украшения в всякие вещицы, к которым мы привыкаем в зрелые годы, были словно тернии и камни на пути, и она постоянно что-нибудь роняла. В глубине души она не понимала, зачем миссис Уопшот приносит в дом так много цветов и ставит их в вазы и кувшины, которые имели обыкновение опрокидываться. Она смеялась звонко и мелодично, и все были рады слышать ее голос, даже ее шаги где-нибудь вдалеке. Она ко всему относилась добродушно, в том числе к водяному насосу, который несколько раз ломался. Когда это случалось, Каверли приносил воду из колодца, находившегося около дровяного сарая, ею умывались Розали и миссис Уопшот, а мужчины купались в ручье.
Гонора все не приходила, чтобы составить мнение о Розали. Это стало семейной шуткой.
- Вы не можете уехать в Чикаго, пока не повидаете кузину Гонору, говорил Лиэндер.
Стук и барабанная дробь дождя по крыше успокаивали Розали, внушая ей, что ее праздная жизнь на ферме вполне естественна, что ей только и остается безучастно следить за тем, как летит время. Думая о своем друге, она пыталась дать рациональное объяснение его смерти, как поступили бы и мы, и наталкивалась на вывод, что для него настало время уйти из жизни, что ему суждено было умереть молодым; ей приходили в голову и другие убедительные и сентиментальные утешения. Однажды он ей приснился. Она проснулась от глубокого сна с таким чувством, словно он находился в беде. Было уже поздно, и в доме было темно. Она слышала журчание ручья и тихие монотонные крики совы в лесу. С ним стряслась беда, подумала она тогда, закуривая сигарету; и ей казалось, будто она видит, как он, повернувшись к ней спиной, беззащитный в своей наготе и растерянный - она видела это по тому, как он держал голову и плечи, - растерянный или ослепленный, в тяжкой муке бродит по какому-то лабиринту. Она не могла помочь ему - она понимала это, - хотя и чувствовала все мучения его беспомощности по тому, как он двигал руками, подобно пловцу. Она предположила, что он песет наказание, хотя и не знала, какие грехи он совершил. Затем она снова легла в постель и заснула, но сновидение не повторилось, словно он скитался где-то вне поля ее зрения или его скитания уже кончились.
Как-то Лиэндер взял ее с собой на "Топаз". Была прекрасная погода, какая часто выдается на побережье, и Розали стояла на передней палубе, а Лиэндер наблюдал за ней из рулевой рубки. Когда они начали пересекать бухту, какой-то мужчина подошел к девушке, и Лиэндер был очень доволен, что она почти не обратила на незнакомца внимания, а едва он попытался проявить настойчивость, она холодно улыбнулась ему и поднялась в рулевую рубку.
- Это, безусловно, самое забавное старое судно, какое мне когда-либо приходилось видеть, - сказала она.
Надо заметить, что Лиэндер не любил, когда критически отзывались о "Топазе". Беспечные слова девушки его рассердили. Его преклонение перед старым судном было, возможно, слабостью, но он считал, что люди, не отдававшие должного "Топазу", были легкомысленны.
- Я умираю с голоду, - сказала Розали. - О, этот соленый воздух! Я могла бы съесть быка, а сейчас еще и десяти нет.
Лиэндер продолжал еще чувствовать себя оскорбленным ее первыми словами.
- В том лагере, где я была, - сказала она, - по озеру ходило какое-то прогулочное судно, но оно не было таким забавным, как это. Я хочу сказать, что с тем капитаном не была знакома. - Она почувствовала, что допустила ошибку, отозвавшись о "Топазе" с необдуманной иронией, и теперь пыталась исправить положение. - И то судно не так хорошо держалось на воде. По-моему, "Топаз" чудесно держится на воде. Я хочу сказать, что, вероятно, он был построен в те дни, когда умели строить суда, хорошо державшиеся на воде.
- Этой весной "Топазу" исполнилось тридцать два года, - с гордостью произнес Лиэндер. - Гонора тратит на него не больше двухсот-трехсот долларов в сезон, а он перевозит пассажиров в любую погоду, и ни один волос еще не упал с их головы.
В Нангасаките они вместе сошли на берег, и Лиэндер наблюдал за тем, как она съела четыре бутерброда с горячими сосисками, запивая их кока-колой. Она не захотела покататься на американских горах, и Лиэндер понял, что ее понятия о развлечениях были не столь наивны. "Интересно, пила ли она коктейли за обедом", - подумал он. Рассказывая о своем доме, Розали рисовала картины то богатства, то бедности, и Лиэндер догадывался, что в своей жизни она сталкивалась и с тем и о другим. "Каждое лето мать устраивает грандиозные приемы в саду, - как-то сказала она, - с оркестром, вроде как спрятанным в кустах, и с миллионом чудесных пирожных", а час спустя, говоря о своем неумении вести домашнее хозяйство, она сказала: "Дома папа сам убирает ванные комнаты. Он надевает старый костюм, становится на четвереньки и скребет полы, и ванны, и все прочее..."
Наемный оркестр и убирающий комнаты священник были одинаково странны Лиэндеру и интересовали его главным образом потому, что прошлая жизнь Розали как-то мешала ей насладиться Нангасакитом. Он и сам с удовольствием покатался бы на американских горах и был разочарован, когда она отказалась. Они погуляли по разрушенной дамбе, возвышавшейся над белым песком и зеленой водой, и Лиэндер был счастлив в обществе девушки. Он думал, подобно Саре, как бы он любил дочь, и мысли о ее судьбе быстро проносились в его мозгу. Разумеется, она выйдет замуж. Он даже представлял себе, как осыпает ее рисом, когда она сбегает по ступеням церкви Христа Спасителя. Но замужество ее почему-то сложится неудачно. Возможно, ее мужа убьют на войне, или же он окажется пьяницей или мошенником. Как бы там ни было, она вернется, чтобы заботиться о Лиэндере, когда он состарится, приносить ему виски, готовить ему еду, а в вечернюю непогоду слушать его рассказы. В три часа они возвратились на судно.
Розали нравилась всем, кроме Мозеса, который держался от нее на расстоянии и был сух с ней, когда они встречались. Миссис Уопшот постоянно уговаривала его взять Розали с собой кататься на парусной лодке, но он всегда отказывался. Быть может, в его сознании Розали была связана с той первой ночью на лугу и с горящим автомобилем или же - что более вероятно с тем, что она казалась ему созданием его матери Сары, вышедшим из ее чела. Большую часть времени Мозес проводил в Покамассетском яхт-клубе, где участвовал в соревнованиях на своем "Торне", а иногда ходил ловить рыбу в ручье, который вытекал из Пасторского пруда, огибал сзади их сарай и впадал в Уэст-Ривер.
Как-то он решил пойти утром на рыбалку и встал до зари, хотя что-либо поймать так поздно летом было мало надежды. Еще не рассвело, когда он сварил себе в кухне кофе и натянул болотные сапоги; его голова была полна приятными воспоминаниями о других таких же утренних часах: лагерь на озере Лэнгли и лыжные вылазки, удушливая жара в палатках лыжников, плохая пища и соревнования. Он пил кофе в темной кухне (в окнах едва забрезжил свет) и вспоминал обо всем этом. Из степного шкафа в холле он достал снаряжение, пристегнул сапоги к поясу и зашагал по полям, рассчитывая дойти до Пасторского пруда, а затем идти вниз по течению ручья и ловить рыбу на мокрую мушку - единственный вид мушек, каким ему удалось разжиться.
