на котором сидел… Марианна покраснела до корней волос, но тотчас же презрительно усмехнулась… К кому относилась эта усмешка – к ней самой за то, что она покраснела, или к Нежданову?.. А спутник ее нахмурил свои густые брови и сверкнул желтоватыми белками беспокойных глаз. Потом он переглянулся с Марианной – и оба, повернувшись спиною к Нежданову, пошли прочь, молча, не прибавляя шагу, между тем как он провожал их изумленным взором.
Полчаса спустя он вернулся домой в свою комнату – и, когда, призванный завываньями гонга, вошел в гостиную, он увидал в ней того самого черномазого незнакомца, который наткнулся на него в роще. Сипягин подвел к нему Нежданова и представил его как своего beaufrère’a [27], брата Валентины Михайловны – Сергея Михайловича Маркелова.
– Прошу вас, господа, любить друг друга и жаловать! – воскликнул Сипягин с столь свойственной ему величественно-приметной и в то же время рассеянной улыбкой.
Маркелов отвесил безмолвный поклон; Нежданов отвечал таковым же… а Сипягин, слегка закидывая назад свою небольшую головку и подергивая плечами, отошел в сторону: «Я, мол, вас свел, а будете ли вы точно любить и жаловать друг друга – это для меня довольно индифферентно!»
Тогда Валентина Михайловна приблизилась к неподвижно стоявшей чете, снова представила их друг другу – и с особенной, ласковой светлостью взгляда, которая словно по команде приливала к ее чудесным глазам, заговорила с братом:
– Что это, cher Serge [28], ты нас совсем забываешь! Даже на именины Коли не приехал. Или занятий у тебя так много накопилось? Он со своими крестьянами какие-то новые порядки заводит, – обратилась она к Нежданову, – преоригинальные: им три четверти всего, а себе одну четверть; и то он еще находит, что много ему достается.
– Сестра любит шутить, – обратился в свою очередь Маркелов к Нежданову, – но я готов с ней согласиться, что одному человеку взять четверть того, что принадлежит целой сотне, действительно много.
– А вы, Алексей Дмитриевич, заметили, что я люблю шутить? – спросила Сипягина все с тою же ласковой мягкостью и взора и голоса.
Нежданов не нашелся что ответить; а тут доложили о приезде Калломейцева. Хозяйка пошла к нему навстречу, и несколько минут спустя дворецкий появился и певучим голосом провозгласил, что кушанье готово.
За обедом Нежданов невольно все посматривал на Марианну и на Маркелова. Они сидели рядом, оба с опущенными глазами, со стиснутыми губами, с сумрачным и строгим, почти озлобленным выражением лица. Нежданов особенно дивился тому: каким образом мог Маркелов быть братом Сипягиной? Так мало сходства замечалось между ними. Одно разве: у обоих кожа была смуглая; но у Валентины Михайловны матовый цвет лица, рук и плечей составлял одну из ее прелестей… у ее брата он переходил в ту черноту, которую вежливые люди величают бронзой, но которая русскому глазу напоминает голенище. Волосы Маркелов имел курчавые, нос несколько крючковатый, губы крупные, впалые щеки, втянутый живот и жилистые руки. Весь он был жилистый, сухой – и говорил медным, резким, отрывочным голосом. Сонный взгляд, угрюмый вид – как есть желчевик! Он ел мало, больше катал шарики из хлеба – и лишь изредка вскидывал глазами на Калломейцева, который только что вернулся из города, где видел губернатора – по не совсем приятному для него, Калломейцева, делу, о котором он, впрочем, тщательно умалчивал, – и заливался соловьем. Сипягин по-прежнему осаживал его, когда он чересчур заносился, но много смеялся его анекдотам и бонмо` [29], хотя и находил, «qu’il est un affreux réactionnaire» [30].
Калломейцев уверял между прочим, что пришел в совершенный восторг от названия, которое мужики – oui, oui! Les simples mougiks [31] – дают адвокатам. «Брехунцы! брехунцы! – повторял он с восхищением. – Ce peuple russe est délicieux!» [32] Потом он рассказал, как, посетив однажды народную школу, он поставил ученикам вопрос: «Что есть строфокамил?» И так как никто не умел ответить, ни даже сам учитель, – то он, Калломейцев, поставил другой вопрос: «Что есть пифик?» – причем привел стих Хемницера: «И пифик слабоум, списатель зверских лиц!» И на это ему никто не ответил. Вот вам и народные школы!
– Но позвольте, – заметила Валентина Михайловна, – я сама не знаю, что это за звери такие?
– Сударыня! – воскликнул Калломейцев, – вам этого и не нужно знать!
– А для чего же это народу нужно?
– А для того, что лучше ему знать пифика или строфокамила, чем какого-нибудь Прудона или даже Адама Смита!
Но тут Сипягин снова осадил Калломейцева, объявив, что Адам Смит – одно из светил человеческой мысли и что было бы полезно всасывать его принципы (он налил себе рюмку шато д’икему)… вместе с молоком (он провел у себя под носом и понюхал вино)… матери! – Он проглотил рюмку. Калломейцев тоже выпил и похвалил вино.
Маркелов не обращал особенного внимания на разглагольствования петербургского камер-юнкера, но раза два вопросительно посмотрел на Нежданова и, подбросив хлебный шарик, чуть было не попал им прямо в нос красноречивому гостю…
Сипягин оставлял своего зятя в покое; Валентина Михайловна также не заговаривала с ним; видно было, что они оба, и муж и жена, привыкли считать Маркелова за чудака, которого лучше не задирать.
После обеда Маркелов отправился в биллиардную курить трубку, а Нежданов пошел в свою комнату. В коридоре он наткнулся на Марианну. Он хотел было пройти мимо… она остановила его резким движением руки.
– Господин Нежданов, – заговорила она не совсем твердым голосом, – мне, по-настоящему, должно быть все равно, что вы обо мне ни думаете; но я все-таки полагаю… я полагаю (она не находила слова)… Я полагаю уместным сказать вам, что, когда вы встретили сегодня в роще меня с господином Маркеловым… Скажите, вы, вероятно, подумали, отчего это они оба смутились и зачем это они пришли сюда – словно на свидание?
– Мне действительно показалось немного странным… – начал было Нежданов.
– Господин Маркелов, – подхватила Марианна, – сделал мне предложение; и я ему отказала. Вот все, что я имела сказать вам; засим – прощайте. И думайте обо мне что хотите.
Она быстро отвернулась и пошла скорыми шагами по коридору.
Нежданов вернулся к себе в комнату и, присев перед окном, задумался: «Что за странная девушка – и к чему эта дикая выходка, эта непрошеная откровенность? Что это такое – желание пооригинальничать, или просто фразерство, или гордость? Вернее всего, что гордость. Ей невтерпеж малейшее подозрение… Она не выносит мысли, что другой ложно судит о ней. Странная девушка!»
Так размышлял Нежданов; а внизу на террасе шел разговор о нем, и он очень хорошо
