1963 года в подмосковном поселке Жуковский, куда вывезла на отдых своих детей от разных браков – Иосифа и Катю. Книгу воспоминаний она написала залпом. Тогда у нее болело не только по матери, но и по отцу.
После того как Светлана Аллилуева опубликовала первые две книги воспоминаний, она говорила о себе – писательница. Так указывала в анкетах, заполняя графу «Род деятельности».
Детство Света проводила в поселке Зубалово в бывшем барском имении. Там разводили фазанов, цесарок, индюшек. Там был пруд – в нем плавали утки. Там была пасека.
У моего папы тоже была пасека. В сердце кольнуло при упоминании такого родного слова. Папа был пчеловодом, у него даже журналы имелись, так и назывались – «Пчеловодство». Папа ухаживал за ульями, стоявшими во дворе нашего дома. У нас часто летали пчелы, но это только радовало, мы любили пчел, пчелы – благородные создания.
Я не знала, что у Сталина была пасека, но могла бы и догадаться.
Надежда Аллилуева была второй женой Сталина, первую звали Екатерина Сванидзе. Первая жена умерла двадцатилетней. По одним данным – от туберкулеза, по другим – от брюшного тифа. У нее был ребенок от Сталина – Яков (я бы хотела так назвать своего сына, если он у меня когда-нибудь будет, – Яков, Яша). Его вырастила сестра Екатерины Сванидзе, Александра.
У моего отца тоже были жены до мамы. Не жена, жены. Некоторые из них умерли еще до моего рождения, некоторые оставались жить, когда отец женился на новой, более молодой, когда завел еще двоих детей, новеньких, маленьких. Мне не нравилось, что у папы было так много жен и детей от этих жен. Я ревновала его к женам и детям. Я рассказывала одноклассникам о том, что в папиной семье все умирают от несчастных случаев и автокатастроф. Я говорила, что я – папина дочь, папино продолжение, значит, тоже могу умереть от несчастного случая и автокатастрофы. Слушала сочувственные речи одноклассниц.
Родственники матери были рядом со Светой, всячески ее поддерживали. До 1937 года, когда – какая причина? (недоумевала Светлана) – они стали исчезать. Сначала арестовали Реденса, мужа двоюродной сестры Надежды Аллилуевой. Исчезли Алена и Мария Сванидзе. Умер при странных обстоятельствах Павел Аллилуев. До двенадцати лет девочка понятия не имела, куда они делись, и боялась, что они ее бросили. Отец приказал сменить весь обслуживающий персонал.
Глава третья
Если бы отец был жив
По настоянию отца Светлана Аллилуева поступила на исторический факультет МГУ, хотя всегда хотела заниматься филологией. Потом она станет кандидатом филологических наук, переводчиком с английского, литературным редактором. Но первое образование – историческое.
Мой брат поступил на исторический факультет, потому что отец был историком. Он недавно написал мне сообщение, что «только сейчас понял, что любит спортивную команду ЦСКА, потому что ее любил отец и потому что они с отцом смотрели матчи с ее участием». Всякий раз, когда он говорит об отце (он редко говорит со мной об отце), то оговаривается – «мне», «мой». «Отец включал мне Бернеса», «Отец смотрел со мной этот канал». Он никогда не зовет его папа и никогда не акцентирует внимание на том, что все эти действия отец совершал не только с ним. Моему брату необходимо присвоить отца, но не настоящего, а того, который – мозаикой, кубиками лего – собрался в его сознании.
«Если бы отец был жив…» – иногда начинает брат, но осекается. Он не знает, что было бы, если бы отец был жив. Его воображаемый отец не имеет ничего общего с отцом настоящим, его иллюзорное будущее не имеет ничего общего с болезненной современностью.
«Если бы отец был жив, ты бы тоже поступила на истфак». У меня тоже воображаемый отец. Мой воображаемый отец убежден, что то, что я окончила Литинститут, а после стала преподавать литературу, – это правильный выбор.
Последнее письмо отцу Светлана Аллилуева написала в мае 1941 года, незадолго до начала войны. Сталин засиживался на бесконечных ночных совещаниях (он знал, что стоит на пороге пятилетнего – мирового – кровопролития, самого страшного в двадцатом веке?). Дочь ждала его дома. Хотела обнять перед сном и, возможно, чтобы он поцеловал ее в щеку, пощекотав усами, как делал это в детстве. Она ушла спать, так и не дождавшись. Оставила записку:
«Мой дорогой секретаришка, спешу Вас уведомить, что Ваша хозяйка написала сочинение на „отлично“! Таким образом, первое испытание сдано, завтра сдаю второе. Кушайте и пейте на здоровье. Целую крепко папочку 1000 раз. Секретарям привет.
Хозяйка»
На этом закончилась игра в приказы, началась реальная жизнь. Если, конечно, войну можно назвать реальной жизнью.
17 апреля 2016 года
С последнего разговора с тобой прошло полгода. Не сказала бы, что что-то во мне изменилось. Мне уже двадцать три, а я все та же – неумная, резкая, желающая казаться лучше, чем есть (неспособная быть собой!), не понимающая мужчин и каждый день с благодарностью вспоминающая о тебе.
Того человека – моей великой «влюбленности» – больше со мной нет. Он ушел в себя – в собственное одиночество (отказался от друзей!) – ясно дал понять, что я в его жизни присутствовать не должна. Я принимаю этот выбор, хотя совершенно с ним не согласна.
Того парня, с которым «встречалась», не будучи в него влюбленной, – тоже больше нет. Расстались без взаимных обид – легко и просто. Я совсем не расстроилась. Все вышло так, как вышло. Жизнь только в том, чего не быть не может.
Продолжаю работать в госучреждении, встречаться с друзьями, читать книги, уставать по вечерам, мгновенно засыпать. И – ничегошеньки не писать. Продолжаю огорчаться от всеобщего «безмыслия», прочитывая статейки в современных онлайн-журналах. И, конечно, боюсь начинать жить для другого человека. А он – появился – новый, другой! Заносчивый, самовлюбленный, мечтающий стать знаменитым писателем, заставляющий слушать свои стихи весенними ночами, прочитывать свои статьи во время обеденных перерывов на работе. Но что-то, знаешь, в нем все-таки есть. Какая-то нераскрытая (что ли) нежность к человечеству. Мне сложно его понимать: он живет в реальности. Его мать педагог по образованию, но всю жизнь проработала администратором в какой-то больнице. Я рассказывала ему о том, как ты любил свою работу, и о том, что в жизни самое важное – любимое дело. Отвечал: «Ты хочешь сказать, что твой отец в девяностые бы не бросил любимую, но не оплачиваемую работу, если бы вашей семье было нечего есть?» Задумалась над этим. Вспомнила, как ты в наши безденежные времена построил дом, занялся сельским хозяйством и не оставил то, что любил больше всего на свете, – историю, географию, раскопки, своих студентов. Он тоже рано «лишился» отца – тот ушел в другую семью. Всю жизнь пожинал материнскую боль и отчаяние – оказаться брошенной после двадцати лет брака! Терпел других мужчин, которые претендовали на место единственного – любимого – отца. После того как рассказал эту историю, вспомнила о маме. Говорю:
– У моей мамы после отца не было никого.
– Почему? Ты не хочешь?
– Нет. Просто она любила только его, а кто – лучше?
– Ты живешь в иллюзии, которую сама себе создала. Ты хочешь быть хорошей дочерью своего отца, твой отец – твоя совесть. Ты сама наставила себе преград, через которые не можешь перейти. Твой отец – твоя иллюзия.
Соглашалась. Говорил очевидное – то, что я никогда не скрывала.
Рассказывала ему о том, как узнала о твоей смерти.
Было пятое октября. Я возвращалась из школы. Теплый осенний день. Счастье от прожитого дня. Похвала от учительницы английского. И желание рассказать обо всем тебе – такому близкому, такому понимающему. Но ты – на раскопках. На веранде нашего дома – сестра. Твоя дочь от первого брака. Курит.
– Ира! Куришь? Папа же скоро вернется!
Она – мне в глаза – сухо:
– Зайди в дом.
Промозглая кухня (кто-то от отчаяния открыл все окна). Чашка с чаем, протянутая сестрой. Делаю глоток. Без сахара. Несладко.
– Папа умер.
Папа… Умер? Погиб. Кружится голова. Вхожу в комнату. Хватаюсь за стены. Падаю в обморок. Через несколько часов – сижу на полу в оцепенении. Слезы. Несладкие, со-ле-ны-е.
Увозят к бабушке. Лежим с братом на полу, на матрасе. Мамы дома нет. Брат, шепотом:
– Ты помнишь, что сегодня произошло?..
Не помню, не хочу помнить.
Рассказывала ему о твоих похоронах. О том, как смотрела в окно, видела девушку, выходящую из машины. В руках у девушки – две гвоздики. Тебе? Думаю: расскажу папе, кому, как не ему, очень красивая девушка, к нему. И сознаю: больше никогда не расскажу. Некому
