Татьяна Полетаева
Скошенная трава
Полетаева Татьяна Николаевна родилась в Москве. Закончила Институт культуры. Участник неформального поэтического сообщества «Московское время» (А. Сопровский, С. Гандлевский, Б. Кенжеев и другие). В советское время публиковалась за рубежом и в самиздате. Автор лирического сборника «Наука любви». Живет в Москве. В «Новом мире» печатается впервые.
* * *
Нынче дворник Виктор так чисто мел,
Как уже нечасто у нас метут.
А. Сопровский.
Дождь со снегом обещает диктор.Сторож Александр и дворник ВикторВышли погулять до магазина —Для меня знакомая картина.Погляжу им вслед без осужденья,Улыбнусь, как после пробужденья, —Отстоялась времени вода.А они не оглянулись даже…Снег растаял, под ногами — каша,И уже не видно ни следа.
* * *
Синева апрельских первых дней,И река берет начало в ней.Ты взбежишь на холм отлогий —Ноет грудь и ноют ногиПо дороге к ней.
И любовь, которая сильнейНаших слов и наших снов о ней,Впереди кружит, как птица,Чтобы нам не заблудитьсяПо дороге к ней.
Родина надгробий и теней,Издали б печалиться о ней.Но во рту крупинка соли —Слезы жалости и болиПо дороге к ней…
Баллада о неизвестном поэте XVIII века
Раз на исходе летаСтояла у крыльцаДорожная карета,А в ней красавица.
Она, храня молчанье,Нахмурилась в ответНа то, что на прощаньеЕй говорил поэт:
«Ты, кровь мою встревожаИ ум мой полоня,Прости, моя надёжа, —Ты едешь от меня.
Я вечно не забудуЛюбви твоей ко мне,А плакать я не буду —Гори ты на огне!»
Он стук колес прощальныйДослушал до конца,И бросил взгляд печальный,И в дом ушел с крыльца.
Вослед глядели хмуроИ жались у водыВенеры и Амуры —Век восемнадцатый.
Седой, на теле шрамы,Он был убит в Крыму,И перед смертью самойСклонилося к нему
В лучах слепого светаПрекрасное лицо.И он увидел лето,Карету и крыльцо…
«Я столь великодушен,Что даже не грущу,И столь тебе послушен —Тебя я отпущу.
Я вечно не забудуЛюбви твоей ко мне,А плакать я не буду —Гори ты на огне!»
* * *
Море, голубое море, принеси волною мнеРаковину золотую, что лежит на самом дне.Унесу ее с собою, под подушку положу,Буду долгими ночами спать и слышать моря шум.
Море, голубое море, принеси волною мнеГолубых, зеленых, серых и оранжевых камней.Соберу на нитку камни, на запястье завяжу.Скажет милый: «Ты — жена мне». — «Может быть», — ему скажу.
Море, голубое море, принеси мне весть о том,Где мой муж, он умер, что ли, или он забыл свой дом?Как ему в краю немилом или там в пучине вод?Я его три дня любила, а оплакиваю год.
Море, голубое море, мне к лицу лишь черный цвет,А тебя не изменили столько зим и столько лет.Каждый вечер на закате я на берег выхожу —Море, голубое море, ничего я не прошу.
* * *
Дом построила. Дочь родила.Сеяла траву и косила.А закончила и спросила:«Боже, как там мои дела?»Разучилась с годами петь.Заплетаю и расплетаюКосу длинную. Села средьСкошенной травы и гадаю:Что мне делать, как жить да быть.Знала я, но теперь забыла…А умела ли я любить,Знали те, кого я любила.
* * *
Среди тех, кого поминаю,Чаще я тебя вспоминаю.Как крестила меня рукой,Собирала, и провожала,И за поездом побежалаВ зимний день, промозглый такой.Как неловко на льду скользилаИ о чем-то очень просила.За оконной рамой глухойЯ родное лицо увижу.— Повтори, я тебя не слышу.Я тебя так давно не слышу.Если можешь, махни рукой.
Борис Екимов
На хуторе
Екимов Борис Петрович родился в 1938 году. Постоянный автор журнала. Лауреат Государственной премии за 1998 год. Живет в Волгоградской области.
Приезд
Обычно, когда летней порой я приезжаю на хутор к своему товарищу на короткое ли, долгое гостевание, в первый день, с вечера, мы ставим сетчонку. Это — обряд. Конечно, и рыбкой надо побаловаться. А еще — для удовольствия. Это самое «удовольствие» объявилось несколько лет назад. Приехал я, припозднившись, уже в сумерках, товарищ мой был немного навеселе. Он тут же скомандовал: «Пошли сетку ставить». Мне было, признаться, не до рыбалки: с раннего утра весь долгий жаркий день провел я в дороге, мыкаясь по округе пыльными избитыми проселками. Хотелось обмыться и скорее — в постель. Жена моего приятеля, добрая Валентина, это поняла и стала мужа корить: «Куда ты тащишь? Человек устал… Сетки твои…» Товарищ мой произнес веское:
— Я ему удовольствие хочу предоставить. Поняла?
Валентина лишь руками развела.
Снарядились мы вмиг. В железном корыте — рыболовная сеть, уже «набранная», то есть аккуратно уложенная: поплавки — к поплавкам, грузила — к грузилам. Всю эту снасть — на самоделочный просторный багажник велосипеда. И подались. До речного залива, до лодки, рукой подать.
И я скоро понял, что это и впрямь — удовольствие.
Тихая река, большая луна над холмами. Дух пресной воды, чакана, камыша; от холмов — еле слышный пахучий вей терпких степных трав. Ночная река темна и просторна, берега — молчаливы. Луна серебрит маковки высоких тополей, верб, золотит зыбкую дорожку поперек реки. Ночное безмолвие напоминает о том, какие далекие версты: воды, леса, поля, безлюдные и молчаливые, — стерегут эту густую тишину, в которой даже падающая звезда еле слышимо, но звучит, словно рвется что-то далекое, легкое. Вот она — белым огнем прочертив небосвод, погасла в темной реке.
Все ушло: дневная усталость, заботы. Осталась лишь ночь, парное тепло воды, близкой земли, терпкий и пресный дух. И бередящее душу: вот она — жизнь.
Сетку мы поставили, вернулись домой и долго еще не ложились спать, вечеряя с разговорами и новостями, как и бывает при встрече.
Вечером сетку поставили. Рано утром пошли ее снимать. Тоже удовольствие: алая заря, местами розовый туман над водой, в заливе, возле камышей, рыба играет, там и здесь круги на воде, а на глуби, на реке, нет-нет да и вывернется что-то большое. Бывает, вот так поутру плывешь на лодке — и вдруг возле борта начинают выпрыгивать из воды могучие толстолобики, один за одним. По пуду и больше. Вылетит золотистое чудище, изогнется и так хлестанет, что брызги — фонтаном. И в лодку запрыгивали. Бывало такое. Это не рыбацкие байки, а толстолобик. Из невода он уйдет легко, перепрыгнув через верхнюю обору. И в лодку сдуру заскочит. Лишь сумей удержать.
Нынче толстолобик не играл. Но улов оказался неплохим: пара лещей, сазанчик, хорошие красноперки, щурята, подлещики и конечно же новые поселенцы: «гибрид», или «душман», «гайдар», «демократ», — как хочешь его именуй, — плодущая, прожористая, живучая помесь карася, карпа и черт-те кого. Ученые люди пускай расскажут, какого оккупанта они вывели и поселили, на нашу беду.
Рыбу мы принесли, представили хозяйке, жене приятеля.
— Сазанчики пожарю, по-нашенски, как вы любите. Ухи сами наварите… — постановила Валентина. — А все остальное — куда хотите девайте. Не нужна рыба.
— Как «не нужна»! — возмутился хозяин. — Курам, с комбикормом… Жрут вовсю! Цыплятам, утятам…
— Куры не жрут. Заварила, наклала — не глядят. А цыплята по жаре еще запоносят, не дай бог, с твоей рыбы. Разнесть надо по людям. Дед Федор пускай возьмет, у него дочка приехала. Баба Катя щербы похлебает, она любитель. Хомовне я сама отнесу. Может, из беженцев кого углядите… А вот Шура идет, — увидела она входящую во двор с коромыслом да пустыми ведрами маломерку Шуру по прозвищу Мормышка — бабочку телом крепкую, но ростом с вершок.
— Можно водички набрать? — здороваясь, спросила гостья.
— Бери, бери… — ответила хозяйка. — Тебе на полив, так черпай прямо из бака. А потом принеси сумку, рыбки покладу. Едите рыбу?
— Мы все едим! — весело отозвалась Мормышка.
