– Пибоди, да версий пруд пруди, а ты упорно цепляешься за одну-единственную! Не зли меня, Пибоди! Моя версия ничуть не хуже твоей.
Но после недолгого спора Эмерсону пришлось согласиться, что коробка приехала вместе с нами из Каира. Самое убедительное доказательство налицо: если бы коробку привез из Мазгунаха Абдулла, то не было бы ни обертки, ни веревок. У Абдуллы свой подход к упаковке багажа: он швыряет все в мешок, а мешок навьючивает на осла.
Ясно было и другое: коробку ничего не стоило подсунуть к другим вещам, которые Эмерсон накупил на базаре. А носильщик спокойно доставил покупки к нам в номер.
– Все верно, – проговорила я задумчиво, – но меня не покидает странное чувство... Не могу объяснить почему, но я убеждена, что чаши принес в гостиницу сам Гений Преступлений. За нами наверняка наблюдали весь тот день и знали, когда путь свободен. Обмануть бдительность коридорного, конечно, ничего не стоило – он целыми днями клюет носом Но не мог же злодеи проникнуть в номер в нашем присутствии! Разве что ему хотелось повергнуть нас в изумление...
– Великолепная интуиция! – презрительно процедил Эмерсон.
– Это не интуиция. Сама не знаю, что это. Хотя...
Я схватила с полу кусок обертки и повертела его в руках. И верно, на бумаге красовалось жирное пятно размером с ладонь. Я понюхала пятно.
– Можешь убедиться, Эмерсон. – Я сунула обертку ему под нос.
Он испуганно шарахнулся в сторону.
– Ты что, Амелия?
– Нет, ты понюхай! Видишь?
– Жир... – неуверенно протянул Эмерсон и скривился. – То ли бараний, то ли куриный. Ну и что с того? Здешний люд не привык к ножу и вилке, местные обычно едят руками, поэтому...
Увидев, как вытянулось лицо моего ненаглядного, я поняла, что его осенила та же догадка, что и меня. Ничего удивительного, ведь по сообразительности Эмерсон почти догнал меня. Правда, признать мою правоту вслух ему мешало упрямство.
– Куриный жир! – торжественно провозгласила я, словно сделала открытие века. – Вот почему Бастет отказалась от угощения, которое Рамсес принес ей из «Мена-Хаус»! Она и так объелась курятиной! Этот негодяй чрезвычайно умен: он подкупил нашу сторожевую кошку!
II
Эмерсон не оспаривал мое умозаключение. Нет, он его высмеивал, пригвождал к позорному столбу, низвергал и перечеркивал. Даже приняв горизонтальное положение, он не мог успокоиться. Наши матрасы лежали рядышком на плоской крыше. Прохладный ветерок, мягкое сияние луны, упоительный аромат пустыни, который лучше не разлагать на составные части – нельзя же упиваться запахом ослиного помета, смешанным с ароматом нильской грязи! – все должно было навевать супружескую нежность. Однако Эмерсон едва ли не впервые за весь наш брак отказался нежничать.
– Так и ждешь, что из-за ширмы высунет нос Рамсес, – проворчал он в свое оправдание. – Разве тут сосредоточишься? Завтра переберемся в мое углубление в скале. Здесь, с Немо и целым отрядом работников-египтян, Рамсесу ничего не угрожает.
– Я бы и рада ночевать в твоем уютном уголке, Эмерсон, но это неразумно. Ведь Гений Преступлений только что напомнил нам о своей хитрости и зловещей власти. Мы пробыли в Египте каких-то три дня, а он уже второй раз бросает нам вызов. Нет, Эмерсон, наши дела плохи, очень плохи! Мы не знаем, была ли попытка похитить Рамсеса серьезной или этот человек просто демонстрировал свою силу. Но в любом случае в результате этой попытки к нашей компании прибился мистер Немо.
Уже на середине моей тирады Эмерсон натянул на голову одеяло и издал притворный храп. Но я-то знала, что он по-прежнему ловит каждое слово.
– Не в этом ли главная цель Гения Преступлений? – продолжала я задумчиво. – Иметь в стане противника своего человека очень полезно... Или другая загадка – чаши для причастия. Зачем отдавать нам свою добычу? Говорю тебе, Эмерсон, нам не понять всех замыслов этого изощренного преступника.
Эмерсон резко сел, огласив ночь негодующим ревом. Ему ответил вой шакала.
– Тише! – взмолилась я. – Ты разбудишь всю деревню, а главное; Рамсеса. Что с тобой? Неужели впервые слышишь о Гении Преступлений?
– Если бы! – простонал он. Одеяло съехало, обнажив его до пояса, а меня раскрыв больше, чем позволяют приличия. Завороженно глядя, как играют мышцы на широкой груди мужа, я забыла о стыде.
– "Гений, гений..." – свирепо прошипел Эмерсон. – Как ты можешь поминать это ничтожество в подобный момент? Да еще в таких выражениях, почти с благоговением?! Черт возьми, Амелия, послушать тебя, так я не сумею совладать с этим прохиндеем! Если ты не считаешь меня мужчиной...
– Очень даже считаю, Эмерсон!
– Тогда помолчи, Пибоди! Если у тебя есть на этот счет сомнения, я готов тебя разубедить. Прямо сейчас!
И он с таким рвением принялся меня разубеждать, что я невольно умолкла. Когда же позднее Эмерсон вопросил, устраивают ли меня его доказательства, я искренне ответила: вполне, но повторение, как известно, мать учения.
III
Проснулась я на заре. Так происходит со мной в Египте всегда. С нашего высокого ложа открывался фантастический вид под названием «африканский восход». Некоторое время я лежала, наблюдая, как золотится небо на востоке. Мерное дыхание Эмерсона шевелило волосы на моем виске. Казалось бы, предел мечтаний... Но уже скоро мне почему-то стало не по себе. Лень как рукой сняло. Я подняла голову.
Хорошо, что только голову. Первое, что я увидела, было лицо Рамсеса и его неподвижный взгляд. Из люка торчала лишь голова нашего чада.
– Что ты там делаешь? – спросила я его шепотом.
– Пришел посмотреть, проснулись ли вы. Я принес чаю. Взял две чашки, но одну выронил. Лестница такая крутая, что...
Я приложила палец к губам и указала на беспокойно ворочающегося Эмерсона. Из люка показалась шея Рамсеса, потом узкие плечики, наконец рука с чашкой. Чая там небось кот наплакал. Откинуть одеяло и сесть я не могла: заключительная фаза дискуссии с Эмерсоном выдалась столь бурной, что я заснула, позабыв привести себя в благопристойный вид.
Пришлось отправить Рамсеса вниз, дабы исправить эту оплошность. Одеться под одеялом, да еще не разбудить при этом Эмерсона, – упражнение, достойное акробатки. Совершив почти невозможное, я мысленно согласилась с предложением Эмерсона впредь ночевать среди скал, хотя отсутствие Рамсеса еще сильнее действует на нервы, чем его присутствие: приходится в холодном поту ждать его появления.
Сомневалась я не зря, чай плескался на самом дне чашки. Остальным, как выяснилось при спуске вниз, Рамсес щедро полил ступеньки. Тем не менее, застав сына у походной печурки за превращением в уголь куска хлеба, я поблагодарила его за заботу.
– А где мистер Немо?
– Во дворе. Я предложил ему перекусить, но он грубо отказался, поэтому...
Я вышла, не дослушав Рамсеса. Немо расположился, скрестив ноги, на низкой скамье. Он снова напялил грязный тюрбан и походил на последнего египетского бродягу. Впрочем, спутать его с кем-то из наших работников было невозможно: те весьма придирчиво относились к своей наружности. Закончив завтрак, рабочие расселись вокруг костра в трепещущих на утреннем ветерке чистейших сине-белых одеяниях. Абдулла, не допускавший никаких цветовых примесей к белизне своего халата, выглядел как благородный библейский патриарх в окружении соплеменников. Я откликнулась на его приветствие и сообщила, что Эмерсон вот-вот будет готов начать рабочий день.
Немо сидел и помалкивал, истукан истуканом.
– Съели бы что-нибудь, – посоветовала я ему.
– Мне и так хорошо.
Продолжению светской беседы помешала рука, втащившая меня в дом. Эмерсон, одетый и сердитый, одной рукой держал меня за плечо, другой отправлял в рот куски горелого хлеба.
– Оставь его в покое, – посоветовал он, кривясь от горечи. – Наверное, бедняга уже жалеет, что приехал, и борется с желанием одурманить себя наркотиком. Пусть сам справляется со своим недугом.
– Если так, ему тем более нужна еда. При злоупотреблении опиумом и гашишем...
– Он не злоупотребляет. – Эмерсон сунул мне вилку. Я поняла намек и стала осторожно поджаривать новый кусок хлеба. – Никаких признаков зависимости от наркотиков. Немо прибегает к ним, как другие к выпивке, чтобы забыть о своих бедах. Молодым и глупым наркотики часто кажутся романтическим способом спрятаться от действительности. По его виду ясно, что он не из закоренелых наркоманов. У тех характерный свинцовый оттенок кожи, страшная худоба, апатия. И конечно, неспособность к чему-либо. Полная неспособность!
– В этом я, конечно, не разбираюсь, но позавчера он смог спасти Рамсеса.
– Влияние наркотика! – отмахнулся Эмерсон. – При умеренном употреблении он взбадривает.
– Какие глубокие познания! – Я огляделась, чтобы убедиться, что Рамсес нас не подслушивает. – Ты сам когда-нибудь?..
