Джесси совершенно успокоилась после этого объяснения: она была теперь уверена, что Елена не покушалась на самоубийство. Она надеялась, что сестра недолго будет сетовать о прошлом, что у нее скоро найдется другой возлюбленный, который будет ей верен, и она забудет измену первого. Заключение это Джесси сделала из того, что видела вокруг себя. Сестра ее приобрела здесь новых поклонников, среди которых были лучшие представители города: плантаторы, адвокаты, члены местного правительства, один член генерального конгресса и молодые офицеры из форта Джессупа, который находился выше по течению реки.
Нельзя сказать, чтобы Елена была безразлична к этим поклонникам - она прежде всего была женщиной, - но, как женщина, она в то же время не особенно дорожила ими и вместо того, чтобы чаще показываться в обществе, сидела большей частью у себя в комнате. Она редко бывала с сестрой и довольствовалась поэтому обществом своей служанки мулатки Джулии. Она тоже рассталась со своим возлюбленным, который остался в штате Миссисипи, где он каждый день, каждый час подвергался опасности лишиться жизни. Правда, Джуп находился пока в полной безопасности среди кипарисового болота, но она не знала, как долго продолжится это состояние. Она знала, что никогда не увидит его больше, если только его поймают, потому что его подвергнут тогда самому ужасному наказанию. Одной только надеждой жила она, что ее Джуп ловкий малый, что ему удастся бежать из того ужасного места и пробраться к ней.
Горе ее госпожи не было для нее тайной, а потому нет ничего удивительного, если она, увидя газеты из Натчеза, принесенные в отель с парохода, поспешила к своей госпоже. Джулия знала, что известие это не порадует последнюю, но инстинкт женщины подсказывал ей, что оно во всяком случае не будет тяжелее медленной переживаемой ее госпожой агонии. Войдя в комнату, она подала газету, говоря:
- Мисс Елена, вот газета из Натчеза. Она пришла с пароходом. Мне показалось, тут есть известие для вас... худое только.
Елена взяла газету. Руки ее дрожали, глаза искрились, горели гневом и ревностью... Рассматривая объявление о свадьбах, она каждую секунду ждала, что увидит имя Чарльза Кленси и креолки, имени которой она не знала. Кто же может описать ужас, охвативший ее душу, и выражение лица ее и широко раскрытых глаз, когда она прочла заглавие, напечатанное большим шрифтом: "Чарльз Кленси!"
Но газетный очерк содержал в себе описание не свадьбы, а убийства!
Она выпустила из рук газету, откинулась на спинку кресла, и сердце ее забилось так сильно, что грозило затихнуть навсегда.
XVI
Полковник Армстронг остановился в "Отеле плантаторов", первоклассном отеле города Нечиточеса, выстроенном в стиле всех отелей южных штатов: выкрашенные белым стены, окна с зелеными венецианскими ставнями и высокая веранда - piazza - вокруг всего здания. Часть этой веранды была всегда занята джентльменами в белых полотняных костюмах, небесно-голубых туфлях и шляпах-панамах; они пили целый день мятный грог. Другая часть, снабженная креслами-качалками, была предназначена для леди, и вход туда сильному полу воспрещался. Стены здания покрыты были виноградной лозой и другими вьющимися растениями; перед фасадом целый ряд громадных магнолий, большие гладкие листья которых прекрасно защищали от солнца, тогда как напротив части веранды, предназначенной исключительно для дам, росла персидская сирень, которая красотой своих листьев и благоуханием цветов соперничала с туземными растениями. Рядом с ней, тесно примыкая к самой веранде, находились апельсиновые деревья. Ничего не стоило протянуть руку и сорвать золотой плод или белый цветок, точно сделанный из воска.
Ни полковника Армстронга, ни Дюпре не было в отеле; оба ушли хлопотать по делам о колонизации. Все у них было почти устроено и даже выбрано место для поселения. В Нечиточесе находился в это время агент, занимавшийся продажей земель в Техасе, который владел большим участком земли на реке Сан-Саба. Когда-то участок этот принадлежал миссионерам-монахам, но теперь уже давно был заброшен. Дюпре купил его, и теперь оставалось только сделать необходимые приготовления для переезда туда и затем вступить во владение. Занятые этими приготовлениями, молодой креол и его будущий гость задержались дольше обычного, и молодые девушки оставались дома одни. Они стояли у перил веранды и смотрели на улицу. Младшая старалась по обыкновению развеселить старшую, грустную по-прежнему, но только по другой причине. Ревность сменилась горем, к которому примешивались угрызения совести. Причиной всего были газеты из Натчеза; то, что она прочитала в них, оправдывало во всем Кленси, делая виновной ее саму.
В газете говорилось об исчезновении человека, по имени Чарльз Кленси, который, судя по некоторым обстоятельствам, был, вероятно, убит; что тело его не найдено до сих пор, несмотря на самые тщательные поиски, что Ричард Дерк, сын известного плантатора Эфраима Дерка, арестован по подозрению в убийстве и заключен в тюрьму, что мать убитого сломилась под тяжестью удара и отправилась туда, "откуда никто еще не возвращался". Далее следовали различные предположения и рассуждения о причинах убийства; упоминалось при этом имя Елены Армстронг, в связи с письмом, посланным на имя Кленси, которое, как было доказано, находилось в руках Дерка. Содержание его, правда, было передано в сокращенном виде, но оно все же компрометировало Елену Армстронг. Всему миру становились таким образом известны отношения между ней и Чарльзом Кленси.
Но Елена Армстронг равнодушно отнеслась к этому сообщению. Не это огорчало ее... Имей она возможность возвратить Кленси к жизни, она бросила бы вызов всему миру, презрела бы гнев отца и стала бы женой того, кого выбрало ее сердце. Удрученная этими мыслями, она отошла от перил веранды и бросилась в одно из кресел. Джесси оставалась по-прежнему там, где стояла, и смотрела на улицу, не возвращается ли домой ее Луи. Вдруг она вздрогнула... На нее смотрел какой-то человек, внушавший ей страх и даже отвращение. Он стоял под тенью дерева и смотрел на нее, пожирая ее глазами. Весь он был живым олицетворением злобного и грубого существа. Но ужаснее всего было лицо его, освещенное светом лампы, которая горела у входа в отель. Взглянув на него, молодая девушка вскрикнула и бросилась к сестре.
- В чем дело, Джесси? - спросила Елена. - Что так огорчило тебя? Что-нибудь относительно Луи?
- Нет... нет, Елена! Дело не в нем.
- А в ком же?
- О, сестра! Какой там страшный человек. Большой, жуткий... Достаточно взглянуть на него, чтобы испугаться. Я много раз встречала его во время прогулки, и всякий раз пугалась его.
- Разве он позволил какую-нибудь грубость по отношению к тебе?
- Не совсем, но нечто вроде этого. Он всегда так странно смотрит на меня. И такие у него страшные глаза! Они такие злые, заплывшие, как у аллигатора. Я несколько раз собиралась рассказать об этом отцу и Луи; но Луи такой вспыльчивый, он, пожалуй, убил бы его.
- Дай мне, пожалуйста, посмотреть на эти аллигаторские глаза.
Елена подошла к перилам и, облокотившись на них, стала смотреть на улицу. Люди проходили мимо, но между ними она не видела никого, кто бы походил на только что описанного человека. Под деревом, правда, стоял кто-то, но не там, где указывала Джесси. Он стоял в тени, и она не могла рассмотреть его. Когда же, немного погодя, он отошел от дерева и свет лампы упал на него, холодная дрожь пробежала по всему телу Елены. Ее возбужденное воображение было причиной того, что тогда на пароходе она увидела лицо Чарльза Кленси среди верхушек деревьев. Неужели же и теперь она, лишь благодаря тому же воображению, увидела на улице Нечиточеса его убийцу? Нет, не может быть! Нет, она видела настоящего, живого Ричарда Дерка. Она хотела крикнуть: "убийца!" и не могла. Она чувствовала себя точно парализованная и стояла, еле переводя дыхание, пока убийца не скрылся из виду. Затем, прижавшись к сестре, она сказала ей дрожащим голосом, что на улице видела привидение.
XVII
- Прошу извинения, чужестранец, что мешаю вам читать газеты... Я, собственно говоря, люблю видеть людей, черпающих какие-либо знания... Но дело в том, что мы собираемся кутнуть. Не желаете ли и вы присоединиться к нам?
Предложение такого рода исходило из уст человека средних лет, шести футов и трех дюймов росту, не считая толстых подошв его сапог из буйволовой кожи, голенища которых заходили на несколько дюймов выше колен. Одет он был в красный кафтан, панталоны, заправленные в сапоги, кожаный пояс, застегнутый под кафтаном, с торчавшими за ним кривым ножом и пистолетом. С этой одеждой вполне гармонировала и его разбойничья наружность: щеки, отвислые от слишком изобильного употребления спиртных напитков, стеклянные и заплывшие кровью глаза, толстые и чувственные губы, уродливый нос, как бы искривленный сильным ударом, желтоватые, цвета глины, волосы и светлые брови. Ни усов, ни бороды у него не было.
