Калугин заметил именно теперь, что отношение к Кузнецову изменилось не только у Городысского, и понял это. С гибелью корабля офицеры «Марии» освободились от подчинения своему бывшему командиру. Безразлично, куда их теперь устроит высшее начальство: на новый ли корабль "Александр III" или куда еще, но служить под начальством Кузнецова они уж больше не будут. Да ведь неизвестно было еще и то, чем может окончиться суд в отношении самого Кузнецова, а суд этот будет судом военного времени.
Острее вопроса о том, кто явился причиной такого перелома в их военной карьере, не могло быть для офицеров с «Марии» в лазарете «Екатерины», и их не могло уже сдерживать одно только уважение к Кузнецову. Поэтому не удивился Калугин, когда кто-то поднялся на дальнем конце стола с намерением сказать нечто значительное. Долго вглядывался в него Калугин, чтобы узнать, но больше по голосу, чем по лицу, щедро смазанному вазелином и потому как бы струящемуся, узнал лейтенанта Замыцкого.
— Двух мнений тут быть не может, — начал он непререкаемым тоном, — гальванеры или портовые, но свои мерзавцы!.. Не представляли вполне ясно, что произойдет?.. Желали только временно вывести линкор из строя? Позволю себе высказать соображение: они были только орудием кое-кого других, — вот я как думаю!.. Я думаю, что в этом замешан… э-э… посторонний элемент! Что?.. Неправдоподобно, может быть, кто-нибудь думает? Более чем правдоподобно!.. В таком городе, как Севас-то-поль, чтобы не было революционеров, — да кто же в состоянии этому поверить?.. И разве они не могли дать инструкции кое-кому из наших негодяев, как надо действовать? Вполне могли, раз закваска девятьсот пятого года у нас во флоте забродила!.. О чем же еще говорить?.. Свои! Это вне сомнения, что свои, а чьими руками извне, извне, — оттуда (он показал в сторону города) они действовали?.. Дело жандармского отделения их накрыть, эти руки, пока они отсюда не исчезли, вот что! Оцепить надо Севастополь со всех сторон, — и обыски! А матросов наших, какие остались в живых, всех изо-ли-ровать, — вот что я предлагаю сделать.
И, видимо, очень довольный собою, Замыцкий обвел всех кругом глазами и медленно уселся. Но Кузнецов, внимательно его слушавший, спросил вдруг, с виду спокойно:
— А вы не желаете, значит, даже и отдаленно предположить, что взрывы могли произойти сами по себе, без чьего-либо злого умысла?
— Как это "сами по себе"? — тоном изумленного возразил Замыцкий.
— Как?.. Вследствие химического разложения пороха, например, — пояснил Кузнецов. — Вам известно, сколько хранилось у нас бездымного пороха? Около двух с половиной тысяч пудов!.. А о случаях самовозгорания каменного угля вы знаете? Что лежит тут в основе? Химические, конечно, процессы. То же самое и с порохом при недостаточно, как бы сказать, осмотрительном его хранении… А порох в зарядах для мин? А заряды для орудий? Ведь мы получаем их в готовом виде. Мы их принимаем и не имеем права их не принять… А вдруг именно вот с ними, с этими готовыми зарядами, мы и приняли при-чи-ну будущей гибели нашего корабля!.. Но при чем же тут, хотел бы я знать, матросы?
Калугин слушал его удивленно.
Выходило на первый взгляд не только странно, а даже и непонятно, что Кузнецов, бывший командир корабля, готов был самого себя обвинить в том, что плохо заботился о хранении пороха и боевых припасов вообще, только бы никто не вздумал обвинить его матросов в закваске потемкинцев 1905 года, в революционной настроенности их, достигшей большого напряжения. Будто он чувствовал или даже знал вполне точно, что вина его в будущем суде над ним будет признана тягчайшей, если вверенные его попечению матросы умышленно учинили гибель корабля. Он и теперь уже, когда его никто и не думал судить, защищался от этого обвинения ссылками на самовозгорание каменного угля и самовоспламенение пороха, а к моменту суда будет во всеоружии по этой части, и пусть-ка попробуют с ним тогда потягаться эксперты!
Но только что успел так подумать Калугин о Кузнецове, как почувствовал на себе чей-то очень внимательный взгляд. Вскинув глаза по направлению этого взгляда, Калугин даже как-то поежился от нахлынувшего на него отвращения: оказалось, что смотрел на него так пристально не кто иной, как барон Краних, о котором, не заметив его утром ни на барже, ни на «Екатерине», Калугин думал как о погибшем. Ни на голове, ни на лице его не было повязки, как у некоторых; только левая рука его была, по-видимому, контужена, потому что висела на ленте из марли, продетой в петлю его лазаретного халата.
Калугин думал все-таки, что этим пристальным его взглядом и окончится, но он ошибся. Закурив папиросу, Краних поднялся из-за стола, обошел его вокруг, и Калугин увидел близко около своего лица длинный журавлиный нос и белесый ус барона.
— Кажется, если не ошибаюсь, вы — прапорщик Калугин?
— Да… вы не ошибаетесь, — ответил Михаил Петрович.
— А-га-а! — многозначительно протянул Краних и пошел на свое место далеко уже не так медленно и с раскачкой.
Теперь, глядя на него, Калугин ожидал уже какой-нибудь злобной выходки, однако не думал, что она будет громогласной.
Между тем Краних, зажимая между пальцами недокуренную папиросу и не садясь на свой стул, начал говорить торжественно-уличающим тоном:
— Вот на что, господа, хотел бы я обратить ваше внимание!.. Прапорщик Калугин, оставшийся в живых и сидящий с нами за одним столом, вчера был в отпуску в городе по семейным, как я слышал, обстоятельствам… По семейным или не по семейным, но возвратился на корабль он с кучкой пьяных матросов, с которыми был запанибрата!.. Матросы эти привезли некоторый груз для буфета кают-компании, но-о… почему-то вслед за этим последовали взрывы!.. Возникает вполне естественный вопрос: не было ли чего-нибудь этакого… вообще… вы меня понимаете, конечно, господа, — припрятано в одном из кульков, а? Вот что мне хотелось бы знать, господа!
Калугин почувствовал, что кровь бросилась ему в лицо и стала стучать в голову.
— Что вы сказали?! — крикнул он и вскочил со стула.
Но тут же увидел он, что поднялся и Кузнецов. Голова его была начальственно откинута назад, и глаза блеснули.
— Я вам за-пре-щаю!.. Вы слышите, барон Краних?.. Я вам не позволю, вы слышите? — говорить такие гнусности, такие гадости, такие мерзости о моем офицере!.. Из-ви-нитесь!.. Немедленно извинитесь!.. Сейчас же извинитесь!.. — закричал он.
Это произвело впечатление на всех.
— Извинитесь! — крикнул и старший офицер.
— Извинитесь! — повторило сразу несколько офицеров.
Краних наклонил вперед голову и пробормотал:
— Я… господин каперанг… беру свои слова обратно…
Калугин не успел еще сообразить, можно ли счесть это не совсем внятное бормотание извинением перед ним лично, как дверь в лазарет отворилась и вошел командир «Екатерины», тоже капитан первого ранга, несколько старше на вид, чем Кузнецов, ниже его ростом и суровее взглядом, а с ним вместе, несколько позади его, младший врач «Екатерины», который перевязывал Калугина, как и других офицеров, человек еще молодой, из военно-медицинской академии, земляк Калугина, — петербуржец, о чем сказал он ему сам, перекинувшись с ним несколькими словами, когда его перевязывал.
Командир «Екатерины» пришел как бы просто проведать потерпевших крушение и, усевшись среди них, сожалеюще кивал головою, вспоминая, что уже слышал раньше, — что не смог почему-то выбраться в темноте наверх и погиб офицер Игнатьев, механик «Марии», которого он знал…
Потом он, как бы спохватившись, весело обратился к Кузнецову:
— А ведь я вам принес приятную для вас новость, а именно: получена мною бумажка из штаба, чтобы вас и всех ваших офицеров, какие, разумеется, могут ходить, — но, кажется, все тут не забыли этой привычки, — отправить в город, на свои квартиры… Поэтому… что именно надо предпринять поэтому?.. Я думаю так: отправить людей по вашим, господа, квартирам, чтобы ваши вестовые привезли вам необходимую одежду: не в лазаретных же наших халатах вас отправлять, — это было бы неприлично, а как следует, в форменном платье, а?
— Да, это было бы очень хорошо, — живо согласился Кузнецов, а старший офицер добавил:
— И родные наши обрадуются, а то ведь не знают даже, живы ли мы!
— Вот именно, вот именно, — и родных обрадуете, да… А что касается медицинской вам помощи, кто в ней нуждается, — перевязки, например, переменить и прочее, то, — я уж это сам решил, — откомандирую вам для этой цели нашего младшего врача, а вы ему адреса свои дадите, — он вас навещать будет, поможет вашим врачам.
Хотя Калугину и показалось, что командир «Екатерины» хочет просто как можно скорее отделаться от неожиданных гостей, заполнивших его лазарет, он все же очень благодарно глядел на этого распорядительного человека, с седеющими висками и горбатым крупным носом.
