Все изменилось совершенно внезапно, без малейшего предупреждения, в один тихий зимний вечер. За окном падал снег, Уль показывал отцу новое упражнение, которое изучил днем, но вместо привычного возгласа восхищения родитель вдруг сообщил, что у единственного до сей поры отпрыска скоро появится сестренка. И добавил: «Радуйся! Ты будешь не один, сынок!». Но Уль как бы… и так не один. У него есть семья, немногочисленные, но никогда на его памяти не менявшиеся слуги. Да хоть собаку в будке взять — тоже своя.
За день до появления новорожденной все домашние словно с ума посходили. Сначала почти сутки не спали, носились вокруг спальни, где пряталась матушка. Потом разбудили уставшего Уля, чтобы с возгласами восторга показать младенца буквально на несколько секунд, сообщив, что они с сестрой очень похожи. И только после этого пошли спать.
На третью попытку наследника проникнуть в ново обустроенную детскую и выяснить о каком именно сходстве с бесполым лысым «нечто» шла речь, его, солнышко и любимца, внезапно заперли на чердаке.
Уль уже было придумал, как разбив окно, выбраться на крышу, но… где-то в доме закричали.
Странно, испуганно, как-то неправильно.
Мальчишка прижал ухо к двери, стараясь понять, что происходит. И услышал новые возгласы, тоже быстро оборвавшиеся. А потом раздался истошный женский, пронзительный до невозможности вопль. Ульрих ударил плечом в закрытую дверь, пытаясь выбить замок.
Дубовые планки остались недвижимыми, не поддавшись напору хрупких детских плеч. А крик все продолжался и продолжался, то стихая, то снова взлетая ввысь и ввинчиваясь в перепонки. Он становился то мужским, то женским. И мальчишка уже не понимал, где начинается один и заканчивается другой.
Ему казалось, что его звали. Казалось, что он различает голоса. Что-то происходило в ЕГО доме, в ЕГО мире, где не могло случиться большей неприятности, чем комната на чердаке.
На каком-то из ударов он перестал чувствовать боль от зажженных искр.
А когда крики прекратились полностью, Уль выбил дверь.
Кап. В полной тишине темно-красная капля упала с его разбитых кулаков вниз и разлетелась по паркетной доске. Превращаясь в некрасивое, грязное и совершенно неуместное пятно с алыми лучами.
Рассветные лучи скрещивались в замершем воздухе, пылинки едва заметно колебались, словно поддаваясь его дыханию. Мальчик шагнул на лестницу и почти сразу остановился, глядя на тело под ногами. Все в крови, яркой, до тошноты. И — разум маленького человека сделал что мог, не закрываясь полностью, не превращая его сознание в хаос, а всего лишь превращая алое — в черное.
Перед ним лежал один из охранников поместья, когда-то добродушный мужчина с широкими руками-лопатами, а теперь бездыханно обмякший, в нательной рубашке, которая висела лентами, изрезанная наискось… ЧЕРНЫМИ штрихами.
Уль побежал дальше, спотыкаясь, но упорно преодолевая ступень за ступенью. На втором этаже в большом холле лежали несколько таких же перечеркнутых темными разрезами людей. Еще один охранник… горничная… недавно нанятая няня, совсем юная девушка, с которой Уль так и не успел познакомиться.
У двери в спальню лежали родители. Уль смотрел и понимал, что они больше никогда не будут прощать его или журить, никогда посмеются над его рассказами, не поцелуют измазанную вареньем щеку. Он был готов хоть каждую неделю сидеть взаперти, лишь бы они были живы, но боги молчали, не предлагая сделок.
- У — у—уш, — прошипела мужская фигура, склонившаяся над его отцом.
(дополнение на сайте — утром поправила ошибку в одном предложении — выделено жирным шрифтом. Этот человек сейчас не способен говорить)
Неизвестный стоял спиной. Его руку и тело отца соединяла полупрозрачная, уродливо извивающаяся лента. Она медленно втягивалась в мужчину.
Уль сделал пару шагов назад, чтобы добраться до погибшего охранника и поднял лежащий рядом с ним грубоватый одноручный меч. Рукоять заскользила в ладони, тоже измазанная в черном.
Но мальчишка не сдавался. Сжимая оружие двумя руками. Упрямо, до онемения в сведенных пальцах. Щеки почему-то стали мокрыми, перед глазами плыло, но Уль только сжал зубы и подтянул меч выше, стараясь поднять его острием вверх. Неуклюже развернулся, возвращаясь к незнакомцу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— У-уш, — сказал мужчина, поднимая голову и обнаруживая рядом с собой мальчика. Глаза незнакомца выглядели странно пустыми, он безмятежно улыбался, словно стоял не посреди разгромленого поместья, а на поляне среди цветов и бабочек.
Свист. Меч в руке бандита пронесся в воздухе и опустился на левое предплечье младшего Форсмота. С силой, которая должна была разрубить ребенка надвое.
Метал вспорол рубашку и больно ткнулся в руку, едва не иссушив ее, но так и не проткнув кожу. Ни раны, ни боли не было. Улю было все равно, потому что в его груди камнем застывало сердце.
Мальчик моргнул, смахивая мешающие капли. И ринулся вперед, удерживая тяжелое оружие охранника как копье, как свою острую, самозабвенную ненависть, одиноко пылающую в его маленьком теле.
Плохонький, несбалансированный меч ткнулся незнакомцу ниже ременной пряжки с потертым гербом. Уль, стискивая зубы, со всей силы толкнул оружие вперед. И враг упал, непонимающе глядя на лезвие, торчавшее в животе. Рухнул с грохотом.
А из родительской спальни донесся мяукающий звук. Такой негромкий, что Уль еле-еле расслышал его сквозь стук собственного, снова начавшегося биться сердца.
Что это? Кошек на хозяйскую половину не пускали, да и что им делать в комнате, на пороге которой полегло столько людей.
Силы резко закончились, хотелось упасть рядом с родными, обнять их и лежать недвижимо. Но странный звук, превратившийся в едва слышный писк, не давал опуститься на пол, звал к себе.
Маленький Уль забрел в спальню, осмотрел сумрачную комнату, куда из-за тяжелых штор еще не проникли рассветные лучи. И, подойдя к детской колыбели, вытянул из-под спешно наброшенного сверху покрывала и каких-то тряпок крошечное тельце с лысой головенкой. Создание то ли успело наораться, то ли чуть не задохнулось под спрятавшим его покрывалом.
Поэтому тотчас замолчало, хлопая глазами и старательно дыша.
— Не похожа, — решил Уль.
Поднял с пола розовое одеяльце и закутал в него заморыша. Потому что похожая или нет, страшненькая или красивая — какая разница. Когда Уль пачкался во время еды, мама никогда не поджимала губы, а улыбалась и протягивала свою салфетку. Родное — всегда самое лучшее на свете, и теперь он тоже будет следовать этому правилу. Главное — выжить… понять, где ходят остальные враги, не один же человек справился со всеми жителями поместья.
Трясущиеся от резко нахлынувшей слабости руки мальчишки с трудом удерживали комок с новорожденной. Наверное, стоило поискать детскую одежду, но смутное беспокойство не давало Улю оставаться на одном месте, толкало и толкало вперед.
Почему в доме только один враг? Где остальные?
Мальчишка кожей чувствовал напряжение, звенящими пустотами магических каналов и особенно — левой стороной груди, где рядом с сердцем раньше была одна из искр, а сейчас — лишь странная тягучая горечь. Уль чувствовал себя потерявшимся волчонком без стаи, которому впору завыть, но где-то близко враги и приходится только щерить зубы.
Что-то неправильное было в том, как он одолел незнакомца.
Уль вышел из спальни и хотел спуститься по лестнице, чтобы поискать выживших, но услышал снизу скрип тяжелой двери.
— … Заклинание закончилось, как думаешь? — донесся с первого этажа чей-то осторожный голос.
— Если ты про Червя, то хрен знает. А если про… «гостя», то ушел он. — ответил ему второй, тоном более грубым и сиплым. — Рассвет на дворе, не время для Мару.
— Все подождать надо. Видел, как Джонку перекосило, никогда такого не было, чтобы сила через край плескалась и совсем ему разум сносила. Он же чуть меня не порезал, чудом я убег. Эй, парни, не заходим! Еще подождем. Никуда хранилище от нас не уйдет, все до монетки найдем и унесем. Лучше еще раз по домишкам пройдите и проверьте, чтобы из слуг никто не выжил.
