НА БЫЛИННЫХ ХОЛМАХ (1966–1970)
Туман в обсерватории
Весь день по Крыму валит парот Херсонеса до Тамани.Закрыт забралом полушар —обсерватория в тумане.Как грустно! Телескоп ослеп,на куполе капель сырая;он погружен в туман, как склепневольниц, звезд Бахчисарая.
В коронографе, на холме,еще вчера я видел солнце,жар хромосферы, в бахроме,в живых и ярких заусенцах.Сегодня все задул туман,и вспоминаю прошлый день якак странный зрительный обман,мираж в пустыне сновиденья.
Туман, а за туманом ночь,где звезды страшно одиноки.Ничем не может им помочьих собеседник одноокий.Темно. Не в силах он открытьсвой глаз шестнадцатидюймовый.Созвездьям некому открытьвесть о судьбе звезды сверхновой.
Луну я видел с той горыв колодце чистого стекольца:лежали как в конце игрыпо ней разбросанные кольца.Исчезли горы и луна,как фильм на гаснущем экране,и мутно высится однаобсерватория в тумане.
Я к башням подходил не раз,к их кругосветным поворотам.Теперь — молекулярный газ,смесь кислорода с водородом,во все проник, везде завяз,живого места не осталось.Туман вскарабкался на нас,как Крабовидная туманность.
Вчера, когда закат погас,я с поднадзорным мирозданьембеседу вел с глазу на глаз,сферическим укрытый зданьем.Я чувствовал объем планет,и в Мегамир сквозь светофильтрымы двигались, как следопыты.И вдруг — меня на свете нет…
Я только пар, только туман,плывущий вдаль, валящий валом,вползающий в ночной лиман,торчащий в зубьях перевалов,опалесцентное пятновне фокуса, на заднем плане…И исчезаю — заоднос обсерваторией, в тумане…
На былинных холмах
В Южной астрофизической обсерваториина былинных холмахкупола —как славянские головы в древних шеломахв чернобыль и татарникпогружены.
Эти головы медленно поворачиваютсяот забытых кургановк Весам и Стрельцу.На гравюрах к поэме «Руслан и Людмила»я их виделв издании для детей.
Они думаютснимками фотографическимии незримые звезды упорно рассматривают,мыслятлиниями спектральных анализов,чуют пятна спиральных галактик,но в сущности —
это головы сказочных богатырей,в незапамятных сечахмечами отрубленныеПушкин их рисовал,над стихами задумавшись,на полях своих вещих черновиков.
Но и этипером испещренные рукописитоже снимки следовнуклеарных частиц…Черномор —это черные клочья туманности,где в сетях изнывает Людмила звезды.
Там за нею следяти притворно прислуживаютголубые гигантыи желтые карлики,а сверхплотное тело, сидящее в центре,тащит всю эту челядь к себе.
Это все раскрывается после двенадцатив сновиденияхспящих богатырей,когда под заколдованным мирозданиемсветят только карманные фонари,
чтобы нимбы вечернего освещенияне мешалипоэтам и наблюдателямв Южной астрофизической обсерваториина былинных холмах.
Одно из наблюдении
Отцом среди своих планети за Землей следя особо —распространяло Солнце свет(но чувствовалось, что оно поеживается от озноба).
В мильоны градусов ознобпятнал сияющее тело(иногда оно выбрасывало с васильками и кашкою снопи беспристрастно вновь блестело).
Отцовски спокойное, оно заходило за Монблан,но багровело над Камбоджей,и было ясно, что Земляозноб испытывает тот же.
И я не мог ни лечь, ни сесть(по статистическим данным это происходило со всеми).Знобило. Тридцать семь и шесть.Что делать? — Всё в одной системе!
Солнце перед спокойствием
Беспокойное было Солнце,неспокойное.Беспокойным таким не помнитсяиспокон веков.
Вылетали частицы гелия,ядра стронция…И чего оно не наделало,это Солнце!
Прерывалось и глохло радио,и бессовестноврали компасы, лихорадиланас бессонница.
Гибли яблони, падал скотот бескормицы.Беспокойное в этот годбыло Солнце.
Вихри огненно-белых массна безвинную Землю гневались.Загоралась от них и в насненависть.
Мы вставали не с той ноги,полушалые…Грипп валил одно за другимполушарие.
Соляными столбами Библиивзрывы высились.Убивали Лумумбу, гиблив петлях виселиц.
Ползать начали допотопнобронеящеры.Государства менялись нотамиугрожающими.
Все пятнистей вставало Солнце,тыча вспышками,окружаясь кольцами концен —трическими.
Рванью пятен изборожденноебезжалостно —в телескопах изображениеприближалось к нам.
Плыл над пропастью Шар Земнойв невесомости…И казалось: всему винойв небе Солнце.
Но однажды погожим днембыло выяснено,что исчезло одно пятноненавистное.
Солнце грело косым лучомтихо, просто,отболевшее, как лицопосле оспы…
Тревога
О, милый мир веселых птичьих гнезд!Их больше нет. Несчастная планетапопала в дождь из падающих звездс диаметром от мили до полметра.
Шальные звезды мчатся вкривь и вкось,шипят и остывают в мути водной.Как много их, беспутных, пронеслось,и ни одной спокойной, путеводной.
— Тревога!.. — рупор хрипло говорит.Прохожих толпы прячутся в воротах.Но где настигнет нас метеорит?Где нас раздавит ржавый самородок?
Уже так было с Дублином. За мигпокончено с Афинами и Веной.В секунду камень огненный возники изменил пейзаж обыкновенный.
Проходит год, и не проходит дождь.И общая тревожность стала бытом.Кто может знать, когда и ты найдешьсебя, звездой безжалостной убитым?
Железо вылетает из небес.А люди стекла круглые наденути шепчутся: а может быть, не здесь,а может, пролетят и не заденут?
Один сидит на башне, нелюдим,считает блестки мчащегося скопа,он — астроном. Он всем необходим,как врач, с бессонной трубкой телескопа.
Среди все небо исписавших трассон вспоминает на седле треногаот тихий век, когда пугала наснаивная воздушная тревога.
В который раз на снимке видит онза миллионы километров сверхукишащий метеорами район,подобный праздничному фейерверку?
А здесь, — глаза двух полюсов кругля,бежит, вздымаясь светом Зодиака,огромная бездомная Земля,добитая камнями, как собака.
Звезда
Звезда зажглась в ночной вселенной,нет, не зажглась, а родилась.Звезда, не гасни, сияй нетленно,светись на небе ради нас!
Но лишь зажглась, как урониласьиз мирозданья навсегда…Скажи на милость, скажи на милость,куда девалась ты, звезда?
Не оттого ль так жарко сердцу,что ты горишь в моей груди?Звезда, погасни, помилосердствуй,твой жар убьет меня — уйди!
Бессонница солнца
