Слова говорили сами за себя; Лаэму показалось, что он сам был там, видел, как акула рассекала поверхность, видел, как из моря поднялся гигантский спинной плавник. Он закрыл глаза; ему вспомнилась первая и самая чудовищная встреча с хищником, спинной плавник которого напоминал черный парус дьявольского судна. Вода окрасилась в багровый цвет… Он открыл глаза и увидел, что тьма наконец опустилась на воду и растеклась по ее поверхности, смыв кровавое видение.
Лаэм сделал пометки, записал имя и адрес очевидца. Посмотрел на часы: может быть, позвонить ему и прямо сейчас закончить доклад? Но было уже десять минут десятого, и он отказался от этой затеи. Не только из вежливости; просто ему надоело быть идиотом, который постоянно работает, надоело быть кем-то, кто помешан на акулах и их нападениях, на людях, сумевших и не сумевших пережить столкновение с хищником.
Он закрыл компьютер, встал и потянулся. Выключил свет, запер дверь, вышел из офиса в большую прихожую старого дома Текумзеи Нила. Причудливый старый светильник испускал мягкий, приветливый свет, омывая стены с развешанными на них работами; в основном это были вышивки Лили, но пару рисунков выполнила Роуз. Лаэм спокойно стоял в лучах света и глядел на вышивки. Его не покидало ощущение, что этот центральный холл был самым теплым местом из всех, какие он знал. «Дом там, где находится сердце», – прочел он на одном из полотен Лили. Как странно – заканчивать работу, идти домой и тем не менее чувствовать, что этот холл – совсем пустой, если не считать того, что висело на стенах, – был по-настоящему тем местом, где находилось сердце.
Выйдя на улицу, где царили глубокие сумерки, он направился к автомобилю. Из их фамильной гостиницы доносились знакомые, романтические звуки музыки. Он помедлил, раздумывая, но оркестр так и манил его к себе. Кухня скоро закроется, но он знал, что всегда может рассчитывать на то, что ему перепадет что-нибудь поесть. К тому же можно еще раз навестить брата, чтобы удостовериться, что все готово к дню рождения Роуз, который состоится завтра….
Он перешел тихую улицу и пошел на музыку вверх по каменной лестнице к извилистой дорожке, пересекающей длинный зеленый склон. Белые расставленные попарно кресла были повернуты к заливу; в них сидели люди, любуясь последним закатным сиянием и постепенным появлением звезд. В небе мелькнула сова и скрылась за гостиницей в сосновом лесу, за которым находился над городом дом Лили.
Казалось, гостиница была полностью заселена в эти ранние летние выходные, Афиша рекламировала «Бору – ансамбль кельтской музыки с острова Принца Эдуарда». Задержавшись в проеме дверей, Лаэм слушал гитару, скрипку и духовые. Он услышал, как мимо него прошуршала пожилая тетушка Камилла, направляясь в столовую. Он отступил в тень, не имея никакого желания встречаться с семейным патриархом.
– Какими судьбами тебя сюда занесло? Я уже забыла, когда видела тебя здесь последний раз на семейном ужине, который у нас всегда бывает по пятницам…
Лаэм обернулся и лицом к лицу столкнулся с Энн, женой Джуда. В то время как на Джуда были возложены обязанности начальника флота, капитана и китобоя, Энн занималась другой частью семейного бизнеса – гостиницей. Она с равным блеском управлялась и с людьми, и с помещениями, и содержала все в превосходном состоянии с неизменным положительным сальдо. Лаэм знал, что родители и прародители преисполнились бы гордостью за нее. Камилле оставалось только нехотя мириться с ее талантами. Сама Камилла была уже не та, с тех пор как умер ее муж на пути в Ирландию к тамошним корабелам по делам своей китобойной флотилии.
– Хорошо играют, – сказал Лаэм.
Я прослушала и знаю все группы от Кейп-Хок до Квебека, – ответила Энн. – Здесь много хороших музыкантов, но в этих ребятах есть что-то особенное – слушая их музыку, я вдруг испытала желание снова влюбиться. Лаэм рассмеялся:
– У вас с Джудом, похоже, юбилей на носу – сколько бишь там – двадцать лет совместной жизни?
– А что дурного в том, чтобы влюбиться в собственного мужа? – удивилась она и, нежно ущипнув Лаэма за руку, добавила: – Я тут слышала, что на тебе лежит вина за то, что он завтра работает, – первая суббота за штурвалом уж и не помню за сколько лет.
– Понимаешь, здесь нужен очень опытный человек…
– Это чтобы справлять день рождения? – поддразнила Энн. – Полагаешь, девятилетние девочки поднимут бунт на корабле? Или их матери…
Лаэм представил, как Роуз, опустив голову, сидит на городской площади и изо всех сил старается дышать. Сердце его сжалось, когда он вспомнил, как холодна была ее маленькая ручка, какая мольба стояла в ее глазах.
– Ему полезно поработать в субботу, – отшутился Лаэм. – Чтобы не переутомился, занимаясь самим собой.
– Да, и придется ему найти побольше китов для новорожденной, – сказала Энн. – Иначе он мне ответит.
– Тебе?
Энн кивнула.
– Я тоже буду на борту. Я же мастерица «Нанук», ты знаешь.
– Ты у Лили в клубе?
– Ну да, мы все дружим. Все познакомились друг с другом через Лили и организовали кружок рукоделия. А теперь все вместе отправимся праздновать день рождения Роуз. – Тут выражение лица ее сделалось серьезным. – Мы все очень волнуемся, не окажется ли это…
– Нет, Энни, не окажется, – заверил Лаэм. Он услышал эхо не произнесенных ею слов: ее «последним днем рождения». Несмотря на оптимистические заверения врачей, непосвященных людей пугало состояние девочки.
– Лили последнее время как одержимая, – сказала Энн. – То праздником занята, то подарком Роуз, то готовит Роуз к операции. Я очень рада, что ты догадался попросить Джуда вести судно. Честно говоря, не будь это Лили, я вообще отказала в прокате. Это очень большая ответственность, но даже не в том дело. Просто… ну, ты же ученый, Лаэм. Не доктор – в смысле не врач, – но все равно. Ты биолог, ты должен знать… Каковы шансы Роуз выжить? Я не только про эту операцию – вообще, в отрочестве, зрелом возрасте…
– Ты же сама сказала – я не врач, – ответил Лаэм с упавшим сердцем. – Но Лили убедила меня, что все будет в порядке, и я ей верю.
– Ведь это очень серьезно, – продолжала Энн. – Лили изо всех сил старается сосредоточиться на хорошем. Она так терпеливо ухаживает за Роуз. Но уже само название болезни…
– Тетрада Фалло, – уточнил Лаэм.
– У меня все сжимается от страха. Звучит чудовищно.
– Это действительно страшно, – согласился он. – У Роуз четыре врожденных дефекта. От латинского tetragonum – четырехугольник. Четыре.
– Господи боже мой, – вздрогнула Энн. – Лили ведет себя так, словно это в порядке вещей. Она так открыто рассказывает о Роуз. Болезнь дочери – неотъемлемая часть ее жизни. Ей хочется, чтобы у девочки были все удовольствия и все возможности для ребенка ее возраста.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
