– И что же это за причина? – Черрик с трудом сдерживал враждебность.
– Жадность, – мягко ответил Тетельман, продолжая рассматривать деревья. Что-то быстро прошуршало по низкой деревянной крыше. Обезьянка в ногах Тетельмана прислушалась, наклонив головку. – Я, как и вы, думал, что меня здесь ждет удача. Я дал себе два года. От силы три. Это были лучшие годы за прошедшие двадцать лет. – Он нахмурился; его память вызывала картины прошлого, и все они отдавали горечью. – Джунгли пережуют вас и выплюнут, рано или поздно.
– Не меня, – сказал Локки.
Тетельман посмотрел на него влажными глазами.
– Сожалею, – сказал он очень вежливо. – Дух разрушения носится в воздухе, мистер Локки. Я чую его запах.
Он снова отвернулся к окну. Что бы там ни было на крыше, теперь к нему еще что-то присоединилось.
– Но ведь они не придут сюда? – сказал Черрик. – Они не будут нас преследовать?
В вопросе, прозвучавшем почти шепотом, слышались мольба об отрицательном ответе. Как Черрик ни старался, он не мог отогнать видения предыдущего дня. Ему являлся не труп мальчика – его он еще мог попытаться забить. Но как забыть старика, с его искаженным в солнечном свете лицом и ладонями, поднятыми, как будто он предъявлял какое-то клеймо.
– Не беспокойся, – ответил Тетельман с ноткой снисходительности. – Иногда некоторые из них наведываются сюда – продать попугая или пару горшков – но я никогда не видел, чтобы они приходили в сколько-нибудь значительном числе. Они этого не любят. Ведь для них здесь цивилизация, а она их пугает. Кроме том, они не стали бы обижать моих гостей. Я нужен им.
– Нужен? – спросил Локки. – Кому нужен этот хлам вместо человека?
– Они употребляют наши лекарства. Дэнси их снабжает. И одеяла, время от времени. Я же говорил, они не так глупы.
Рядом послышалось завывание Стампфа. За ними последовали утешения Дэнси, пытающегося унять панику, ему это плохо удавалось.
– Ваш друг совсем плох, – сказал Тетельман.
– Он мне не друг, – ответил Локки.
– Она гниет, – пробормотал Тетельман, больше для себя.
– Кто?
– Душа. – Слово было чудовищно неуместным на мокрых от виски губах Тетельмана. – Она – как фрукт, видите ли. Гниет.
Каким-то образом крики Стампфа воплотились в образы. Это не было страдание здорового существа: сама гниль вопила.
Скорее, чтобы отвлечь внимание от производимого немцем шума, чем из интереса, Черрик спросил:
– Что они дают тебе в обмен на лекарства и одеяла? Женщин?
Этот поворот мысли явно позабавил Тетельмана: он рассмеялся, сверкнув золотыми коронками.
– У меня нет надобности в женщинах, – сказал он. – Я слишком много лет страдал сифилисом.
Он щелкнул пальцами, и обезьянка вновь вскарабкалась ему на колени.
– Ведь душа – не единственное, что гниет.
– Ну, хорошо. Так что же ты получаешь от них взамен? – спросил Локки.
– Поделки, – сказал Тетельман. – Чашки, кувшины, циновки. Их у меня скупают американцы, и продают потом в Манхэттене. Сейчас все хотят приобрести что-нибудь от вымирающего племени.
– Вымирающего? – переспросил Локки. Слово звучало для него соблазнительно, как слово жизнь.
– Да, конечно, – сказал Тетельман. – Они все равно исчезнут. Если вы их не уничтожите, они это сделают сами.
– Самоубийство? – спросил Локки.
– В своем роде. Они просто падают духом. Я видел это полдюжины раз. Племя теряет свою землю, и с ней утрачивает вкус к жизни. Они перестают заботиться о самих себе. Женщины становятся бесплодны, юноши принимаются пить, старики просто морят себя голодом. Через год-другой племени как не бывало.
Локки опрокинул стакан, приветствуя про себя фатальную мудрость этих людей. Они знали, когда умирать. Мысль об их стремлении к смерти освободила его от последних угрызений совести. Чем теперь считать ружье в своей руке, как не инструментом эволюции?
* * *
На четвертый день их пребывания на фактории лихорадка Стампфа пошла на убыль, к немалому удивлению Дэнси.
– Худшее позади, – объявил он. – Дайте ему еще пару дней отдохнуть – и можете снова заниматься своими делами.
– Что вы собираетесь делать? – поинтересовался Тетельман.
Локки, стоя на веранде, смотрел на дождь. Водяные струи лились из облаков, которые нависали так низко, что касались верхушек деревьев. Потом ливень прекратился так же внезапно, и джунгли вновь задымились, расправили ветви и буйно пошли в рост.
– Не знаю, что мы будем делать, – сказал Локки. – Наверное, возьмем подмогу и вернемся обратно.
– Ну что ж, тоже дело, – ответил Тетельман.
Черрик, сидя возле двери, откуда шла хоть какая-нибудь прохлада, взял стакан, который он редко выпускал из рук за последние дни, и снова его наполнил.
– Никаких ружей, – сказал он. Он не притрагивался к ружью с тех пор, как они прибыли на факторию; он вообще ни к чему не притрагивался, за исключением бутылки и кровати. Ему казалось, что с него постоянно сползает кожа.
– Ружья не нужны, – проворковал Тетельман. Его слова повисли в воздухе как невыполненное обещание.
– Избавиться от них без ружей? – удивился Локки. – Если ты предлагаешь ждать, пока они вымрут сами по себе, то я не такой терпеливый.
– Нет, – сказал Тетельман. – Все можно сделать быстрее.
– Но как?
Тетельман томно посмотрел на него.
– Они – источник моего существования, – сказал он, – или, во всяком случае, его часть. Помочь вам – и я окажусь банкротом.
Он не только выглядит, как старая шлюха, подумал Локки, он и думает так же.
– Так чего же ты хочешь взамен за свое хитроумие?
– Часть того, что вы найдете на этой земле, – ответил Тетельман.
Локки покивал головой.
– Что нам терять, Черрик? Возьмем его в долю?
Черрик пожал плечами.
– Хорошо, – сказал Локки. – Говори.
– Им нужны медикаменты, – начал Тетельман, – потому что они очень восприимчивы к нашим болезням. Подходящая болезнь может выкосить их практически за одну ночь.
Не глядя на Тетельмана, Локки обдумывал услышанное.
– Одним махом, – продолжал Тетельман. – Они практически беззащитны перед некоторыми бактериями. Их организм не имеет против них защиты. Триппер. Оспа. Даже корь.
– Но как? – спросил Локки.
Снова воцарилась тишина. У нижних ступенек веранды, где кончалась цивилизация, джунгли распирало в предвкушении солнца. В разжиженном мареве растения цвели и гнили, и вновь цвели.
– Я спросил, как, – сказал Локки.
– Одеяла, – ответил Тетельман. – Одеяла умерших людей.
* * *
Уже после выздоровления Стампфа, в ночь, незадолго до рассвета, Черрик внезапно проснулся, очнувшись от дурных сновидений. Снаружи была непроглядная тьма: ни луна, ни звезды не могли победить черноту ночи. Но его внутренние часы, которые жизнь наемника отрегулировала до удивительной точности, подсказывали ему, что первый свет близок, и ему не хотелось засыпать снова. Чтобы опять увидеть во сне старика. Не его поднятые ладони и не блеск крови так напугал Черрика, а слова, которые исходили из его беззубого рта, от которых все его тело покрылось холодным потом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});