Коляска покатилась по широкой и великолепной Пичтри-стрит к дому Бошана, стоявшему на противоположном, фешенебельном конце улицы.
Дом казался сравнительно новым, его явно выстроили после войны. Не отличаясь чрезмерной экстравагантностью, он был довольно красив, и Иеремия внезапно пожалел, что на этом вечере с ним не будет Амелии. Потом они могли бы вместе вернуться в гостиницу, долго обсуждать костюмы и недостатки гостей и вдоволь посмеяться, пробуя вина, которые он захватил с собой из Напы. По-прежнему думая об Амелии, Терстон протянул руку Элизабет Бошан – супруге Орвиля Бошана, когда-то красивой, но с годами поблекшей женщине. Ее светлые волосы выцвели, бледная кожа напоминала матовое стекло, а в глазах блестели тоскливые слезы. Элизабет Бошан казалась крайне хрупкой. Складывалось впечатление, что она может не дожить до конца недели, но даже это ей безразлично. Ее тихий голос звучал жалобно и печально. Она то и дело вспоминала, как хорошо ей жилось до войны на плантации у «папочки». Похоже, Орвиль пропускал мимо ушей все ее слова и лишь время от времени сердито бросал:
– Хватит, Лизабет, гостям неинтересно слушать, как жили на плантации у твоего отца. Все давно кончено.
Слова мужа действовали на нее как удары хлыста. Она умолкала и погружалась в воспоминания. Сам Орвиль принадлежал к совершенно другому типу людей – отнюдь не столь аристократическому, как его жена. Он не отличался утонченностью, глаза его были прищурены, как будто он постоянно думал о чем-то, всем своим видом давая понять, что для него нет ничего важнее бизнеса. Волосы Орвиля были почти такими же темными, как и у Иеремии, но лицо казалось намного смуглее. Он объяснил это тем, что его дедушка и бабушка приехали с юга Франции и, прежде чем перебраться в Джорджию, жили в Новом Орлеане. Он отнюдь не скрывал, что тридцать лет назад ни у них, ни у его отца не было гроша за душой. Орвилю суждено было оказаться первым в семье, кому улыбнулось счастье. Он разбогател во время войны и после нее, когда на Юге стала развиваться промышленность. Он создал небольшую империю, которая, по его словам, еще не так велика, как ему хотелось бы, но в один прекрасный день это непременно случится. Он очень рассчитывает на помощь сына Хьюберта (или по-французски Юбера), названного в честь деда Орвиля.
Однако Хьюберту, как успел заметить Иеремия, было далеко до отца. Его хнычущие интонации напоминали материнские. Похоже, он был расположен тратить отцовские деньги, а не наживать собственные. Он рассказывал о скаковых лошадях, которых приобрел в Кентукки, и о лучшем публичном доме в Новом Орлеане. В общем, вечер показался Иеремии довольно скучным. На обеде присутствовали еще двое членов консорциума, с которыми ему предстояло иметь дело, – два скромных чопорных пожилых человека с невзрачными женами, которые вполголоса разговаривали между собой почти весь вечер. Иеремия обратил внимание на то, что эти женщины очень редко обращались к Элизабет Бошан, а она, похоже, не замечала их вообще. Не составляло труда понять, что она считала их неровней себе, получившей аристократическое воспитание на отцовской плантации.
Во время обеда Иеремия заметил, с каким жадным любопытством в семье Бошанов относятся к чужому богатству, его величине и происхождению. Во время войны Элизабет лишилась всего состояния. Когда уничтожили плантацию, отец застрелился, а мать вскоре умерла от горя. Иеремия почему-то решил, что она тосковала по потерянному богатству куда больше, чем по мужу.
У Бошанов была и дочь, которую Орвиль называл «настоящей жемчужиной», однако после всего увиденного Иеремия искренне сомневался в его правоте. В этот вечер она веселилась на каком-то балу, где «все парни Атланты наверняка ходят за ней косяком», как выразился довольный папаша, прежде чем добавить:
– Еще бы... Платье, которое она сегодня надела, обошлось мне в целое состояние.
Иеремия только улыбнулся в ответ. Ему порядком надоело чрезмерное увлечение деньгами в этой семье, и он тоскливо думал о том, с каким удовольствием отправился бы в Саванну вместе с Амелией, взглянул на ее внука и познакомился с дочерью. Конечно, в их семье царит совершенно иная, более возвышенная атмосфера. Тут Иеремия мысленно расхохотался. Его влекла вовсе не атмосфера в той семье, а возможность оказаться рядом с Амелией, с наслаждением вдыхать чувственный запах ее духов, целовать ее губы и долгими часами глядеть ей в глаза. От этих мыслей на лице Иеремии появилась легкая улыбка, которую Элизабет Бошан приняла на свой счет и нежно провела ладонью по его руке. Затем она поднялась и проводила дам в соседнюю комнату. Мужчины тут же задымили сигарами и принялись за бренди. Только сейчас зашел разговор о сделке, ради которой Терстон приехал в Атланту, и он впервые за весь утомительный вечер испытал чувство, близкое к облегчению.
Настоящее облегчение он почувствовал вскоре после одиннадцати часов, когда гости начали понемногу расходиться. Иеремия решил незамедлительно последовать за ними, сославшись на то, что устал после долгого путешествия и ему необходимо скорее вернуться в гостиницу, чтобы отдохнуть перед переговорами, назначенными на завтрашнее утро. Иеремию отвезли в отель в коляске Бошана, и спустя полчаса он вновь стоял на террасе, любуясь видом города. Глядя на ночную Атланту, он вспомнил чудесные часы, проведенные с Амелией. О Бошанах Иеремия тут же забыл. Сейчас он мог думать только о ней.
– Спокойной ночи, любимая, – прошептал он, возвращаясь в номер и вновь вспоминая ее слова... «Женитесь, Иеремия... Рожайте детей»...
Не нужны ему никакие дети! Ему нужна только Амелия.
«Я люблю вас», – сказала она ему... Я люблю вас... Чудесные слова, произнесенные чудесной женщиной... Когда Иеремия засыпал, он чувствовал себя безнадежно одиноким. Душа Терстона разрывалась от воспоминаний.
Глава 5
Переговоры Иеремии с консорциумом, возглавляемым Орвилем Бошаном, оказались на редкость успешными, и спустя неделю после приезда в Атланту ему удалось заключить с ними сделку, согласно которой члены консорциума получали девятьсот фляг ртути, необходимой для изготовления патронов, легкого стрелкового оружия, а также для горнодобывающей промышленности Юга. В результате Иеремия заработал более пятидесяти тысяч долларов. Условия договора казались ему весьма выгодными. Так же, как и Орвилю Бошану, получавшему сверх того немалые комиссионные. Он тут же заключил несколько субподрядов на перепродажу причитавшейся ему доли ртути. В отличие от остальных Бошан покупал ртуть не для собственных предприятий. Он был скорее посредником, маклером, его интересовали высокие прибыли и быстрый оборот. Подписав договор, Бошан протянул Иеремии руку.
