В пустынных северных и восточных областях Галлии можно было действовать, хорошо ли, плохо ли, лишь по системе, учрежденной при Клавдии и Пробе: взятых в плен германцев селили там как рабов в том или ином хозяйстве, некоторых – как свободных крестьян и некоторых – даже как стражей границ. Панегиристы в это время находят повод для восхвалений в том, что весь рынок забит пленниками, сидящими в ожидании своей судьбы; что хамав и фриз, некогда ловкие воры, теперь в поте лица возделывают поля и несут на продажу скот и зерно; что прежние варвары теперь исполняют воинскую повинность в пользу Рима и подчиняются военной дисциплине; что Константин привел франков с далеких варварских берегов и научил их обрабатывать землю и нести службу в пустынных краях Галлии; и так далее. Фактически же такие решения принимались по необходимости и были сопряжены с опасностью: северная Галлия стала наполовину германской. Если бы родичи пленников снова вторглись в Галлию, они нашли бы преданных союзников в лице этих поселенцев; для устранения такой возможности должно было пройти время.
Удача Константина, его талант и его жестокость предотвратили такое развитие событий. Судьба распорядилась так, что в первый год после смерти отца (306 г.) он уничтожил союз нескольких франкских племен, принадлежавших к тем франкам, которые впоследствии именовались рифейскими (по-видимому, это были хатты и ампсиварии вместе с бруктерами). Когда был жив его отец, они перешли Рейн; теперь же он сокрушил их и взял в плен их вождей, Аскариха и Регая (Мерогая). Обоих бросили диким зверям в трирском амфитеатре, чьи впечатляющие руины до сих пор можно наблюдать среди виноградников. Та же судьба постигла толпы пленных бруктеров, «которые были слишком ненадежны для солдат и слишком своенравны для рабов»; «дикие звери устали, так как жертв было слишком много».
Еще дважды, в канун 313-го и около 319 г., историки кратко упоминают мелкие военные походы против франков; очевидно, их значимость была невелика. Константин даже вернул часть правого берега Рейна и построил в Кельне огромный каменный мост, который простоял до середины X столетия, когда оказался в настолько обветшалом и опасном состоянии, что архиепископ Бруно, брат Оттона Великого, велел его снести. Предмостное укрепление называлось Дивицион, современный Дейц. Об этих успехах напоминало регулярно проводившееся торжество – франкские игры (ludi Francici). На триумфальном праздновании 313 г. обреченных на смерть франков бросили диким зверям, которых предварительно долго морили голодом.
Попытки воссоздать целостную картину древней Галлии, такой, какой она была при Диоклетиане и Константине, бессмысленны, так как более-менее полные из имеющихся источников восходят ко временам Валентиниана I. Сказанное выше дает приблизительное представление о судьбе большей части деревенского населения. Но галл ощущал свою нищету острее многих других обитателей империи. Отлично сложенный, высокий и стройный, он любил чистоту, и ему претило ходить в лохмотьях. Он знал толк в еде и питье, особенно что касалось вина и других возбуждающих напитков, но он был и прирожденным солдатом, не ведал страха и до старости не боялся никаких тягот. Можно предположить, что таково было свойство этого народа, наделенного горячей кровью и могучей плотью; но галл оказывался в том же положении, что и хилый и слабый южанин, довольствовавшийся одной луковицей в день и щадивший в битве свою кровь и силы, столь экономно растрачиваемые. Не так поступали галльские женщины, красивые и крепкие, державшиеся в стороне от сражений; они наводили ужас на врагов, когда поднимали белые руки и принимались раздавать пинки и удары, «не слабее снарядов катапульты». Таких селян не так просто было довести до предела, и на какой-то стадии нищета неизбежно породила бы мятеж – как и произошло в действительности.
Но и в городах царили бедность и нужда. Наиболее значимой собственностью городского жителя в этой почти полностью сельской стране была земля, отданная арендаторам или возделываемая рабами; поэтому горожанин делил все беды с жителями деревень. Кроме того, здесь, как и во всей империи, государство давило на богачей с помощью декурий, поскольку владельцы надела, превосходившего двадцать пять акров, обязаны были выплачивать постоянно возраставшие налоги. Отдельные личности пытались уклониться от этой обязанности, прибегая к самым отчаянным способам и даже удирая к варварам. Если, тем не менее, известны примеры несметных богатств и ослепительной роскоши, простейшее объяснение состоит в том, что это были так называемые сенаторские фамилии, статус которых передавался по наследству и которые, помимо титула clarissimi и прочих почестей, также наслаждались свободой от выплаты декурий. Другим объяснением может служить одна примечательная черта галльского национального характера: галлы были склонны ко всякого рода союзам, которые превращались, особенно в тяжелые времена, в отношения клиента и патрона, когда сильный защищал слабого. Эти отношения приобрели широчайшее распространение ко временам Юлия Цезаря, который обнаружил полную зависимость народа от аристократии. Спустя пять столетий та же жалоба звучит вновь, практически в том же виде. Сальвиан оплакивает участь мелкого землевладельца, который, будучи ввергнут в отчаяние жестокими чиновниками и неправедными судьями, отдает себя и свою собственность во власть сильному мира сего. «Тогда их земля становится проезжей дорогой, а они – колонами богача. Сын не наследует ничего, потому что отец однажды попросил помощи». Таким образом, какой-нибудь вельможа, арендующий государственные территории, вполне мог собрать воедино бесчисленные latifundia[9] и затем, на античный манер, вдоволь проявлять благородство по отношению к своему городу или провинции, например возводя роскошные общественные постройки, пока все кругом чахнут или живут его милостями. Хотя для Галлии и нельзя привести конкретных примеров таких случаев, тем не менее это единственное объяснение контраста между внешним великолепием городов (постольку, поскольку его нельзя приписать императорской щедрости) и общеизвестной нищетой их жителей. Еще и сегодня эти здания украшают свою округу, как когда-то, когда они, будучи невредимыми, восхищали поэта Авзония. Не говоря о всевозможных дарах, возместить необходимые расходы, из своих средств или из средств города, часто помогали декурии.
Теперь следует поговорить о просветительских учреждениях Галлии; они обеспечили этой области ее столь значительное положение, укрепив связи с римской культурой, которыми провинция так гордилась. Никакого желания вернуться на исконные кельтские пути больше не было; все усилия жителей направлялись на то, чтобы сделаться настоящими римлянами. Людям нужно было прилагать особые старания к тому, чтобы, например, забыть родной язык; сами по себе римские колонизаторы и администрация никогда не смогли бы искоренить его столь основательно. Вероятно, языковая ситуация в Эльзасе может предложить некоторую аналогию ситуации в Древней Галлии; прежний язык продолжает употребляться в повседневной жизни, но везде, где речь идет о предметах более ученых, и в делопроизводстве новый язык вытесняет старый, и каждый чванится его знанием, как бы плохо он им ни владел. Древняя религия галлов также облачилась в римские одеяния, и боги поменяли на римский лад не только свои имена (там, где это было возможно), но также и изображения; этот стиль не воспринимался, конечно, как провинциальный и изрядно устаревший, поскольку был заимствован на Юге, где понимают толк в искусстве. Но по меньшей мере в одном случае от скульптора требовалось воспроизвести настоящий кельтский идеал – если он изображал таинственных матрон с удивительными прическами, сидящих обычно по трое, держа чаши с фруктами. Множество местных божеств, имена которых поэтому необязательно было переводить на латынь, оставили по себе только надписи-посвящения, без изображений.
Но что же друиды, столь могучее некогда жречество, отправлявшее обряды религии галлов? В дни древности они вместе с аристократией составляли правящий класс. Знать контролировала управление государством и дела военные, друиды – судопроизводство, а также область оккультного знания и могучие суеверия, которыми они, как сетью, опутали всю жизнь людей. Отлучение, провозглашенное ими, было страшным наказанием; человек, не допускавшийся к сакральному, считался нечистым и находился вне закона. Посвященные божеству, друиды освобождались от налогов и военной службы. Вероятно, их святилища (или храмы, если можно так выразиться) имели обширные владения; конечно, там были сокровищницы, полные драгоценного металла, столь знаменитые, что даже вошли в поговорку.
Друиды к тому времени давно уже лишились своего высокого положения, но трудно сказать, когда это произошло и как. Чудовищный грабеж, осуществленный Юлием Цезарем, конечно, повредил храмовым богатствам, а значит, и власти друидов. Власть эта была умалена еще и потому, что произошло смешение римского культа с их собственным и появились жрецы-римляне. Волнение и недовольство явно обнаружились при Августе и Тиберии; последний, как сказано, был вынужден «истребить галльских друидов и прочих гадателей и знахарей». Но они продолжали держаться еще и после Клавдия, который, по словам Светония, «богослужение галльских друидов, нечеловечески ужасное и запрещенное для римских граждан еще при Августе, уничтожил совершенно». Это относится к человеческим жертвоприношениям; Клавдий также запретил опасные амулеты, которыми пользовались друиды, – например яйца некоторых видов змей, которые, как считалось, обеспечивали победу в спорах и успех правителям. Представители этого сословия неизбежно должны были теперь утратить связи между собой – собрания друидов, где сходились жители Дре и Шартра, проводились все реже, путешествия учеников жрецов в Британию, которая с незапамятных времен славилась как высшая школа друидического знания, но которая теперь тоже стала римской, прекратились. Но эти жрецы продолжали свою деятельность еще и в христианские времена, без сомнения, потому, что народ в своей повседневной жизни не мог отказаться от языческих ритуалов, ими практиковавшихся. Нетрудно представить себе положение друидов в III столетии. Образованные люди уже давно пошли по римской дороге и оборвали всякие связи с древним культом своей родины. В результате его жрецы утратили высшую духовную власть и превратились в фокусников, шаманов и гадателей – преображение, аналогичное произошедшему с египетскими жрецами. В частности, друидессы представляются нам чем-то вроде цыганок угасающей античности. Аврелиан спрашивал их – вероятно, это было какое-то объединение жриц – о наследниках престола империи, и, конечно, не в шутку, так как шутить таким образом было опасно. Иногда они произносили свои пророчества без всякой просьбы. Одна смелая женщина, не подумав о последствиях, сказала Александру Северу на языке галлов: «Иди, но не надейся на победу и не верь своим воинам!» Одна землевладелица – друидесса в земле тунгров (вблизи Льежа), когда младший офицер Диокл, впоследствии Диоклетиан, расплачивался с ней за свой ежедневный стол, сказала ему: «Ты слишком скуп, слишком расчетлив». «Буду щедрым тогда, когда стану императором», – ответил он. «Не шути, – сказала хозяйка, – ведь ты будешь императором, когда убьешь кабана».
