Сейчас он не мог потерять контроль.
Сейчас самое главное – это контроль. Чтобы все обдумать, использовать свой мозг.
- Заткнись, - прошептал он.
(но я не заткнусь, я никогда не заткнусь)
- Я контролирую ситуацию. Я знаю, что делаю.
(ты никогда не будешь контролировать себя, Генри, ты извращенец... ползучий, крадущийся, страшный упырь, непослушный маленький мальчик, который мастурбирует на кладбищах и лишает девственности трупы, они посадят тебя в клетку)
(клетку)
- Тихо, - сказал он голосу в своей голове. - Кто-нибудь может услышать.
Солнце взойдет через несколько часов, а к этому времени он должен был закончить. Иногда этот засранец Спирс приходил в кладбищенскую контору рано утром, занимался своей работой и уходил оттуда. Генри знал, что к тому времени ему надо будет уйти.
Он схватил лопату и начал копать, укладывая землю на ту же самую простыню, на которую он укладывал ее раньше, чтобы ничего не попало на траву и тем самым выдать его. Гроб опустился всего на четыре фута, земля все еще была рыхлой. Он осторожно выгребал комья земли, тщательно расчищая могилу. Это заняло у него минут двадцать. Добравшись до гроба, он соскреб землю с его покрытой пятнами плесени поверхности.
(она обманет тебя)
(она использует свою щель)
Он слушал.
Там было тихо.
Он думал, что услышит, как она борется. Она пробыла там всего четыре или пять часов. В ящике должно было быть достаточно воздуха, а почва была настолько рыхлой, что его должно было быть больше. Он вспомнил, что однажды похоронил Червя на шесть часов, когда она была плохой девочкой.
Он ухватился за край крышки, щелкнул застежкой и открыл ее.
Лиза все еще была там.
Ее глаза были закрыты.
- Проснись, - сказал он ей, когда ветер зашевелил деревья наверху и несколько случайных листьев упали в могилу.
Она не шевелилась.
Он наклонился и обхватил ее. Ее плоть была прохладной. И все же она не двинулась с места, и Генри подумал, не ошибся ли он во времени. Это случилось в другой раз. Беглянка, которую он подобрал за городом, слишком долго лежала без сознания, и...
(сладкая роскошь этой женщины)
(плоть, как мрамор, когда мы вошли в нее)
(давай войдем в эту, Генри, давай научим ее)
Лиза вскочила из гроба с криком на губах.
Она прыгнула на Генри, царапая ему лицо, колотя кулаками, пинаясь и царапаясь. Он прижал руку к ее рту, чтобы заставить ее снова опуститься, и она сильно укусила его. Они боролись в могиле, и она почти вырвалась, но потом он схватил ее за белое горло и сжал большими пальцами, и она, наконец, безвольно упала в гроб.
- Сука, - выдохнул он, вытирая кровь с лица. - Чертова сука... я мог бы оставить тебя там... я мог бы...
Теперь она замолчала.
(не жалей розги и не балуй ребенка, Генри)
(накажи ее)
- Нет, - пробормотал он себе под нос.
Но дело было не в этом. Здесь он должен был сохранять хладнокровие. Он не хотел, чтобы это испортило работу.
Он вытащил ее из могилы и бросил на изношенную плиту, а сам быстро засыпал яму. Она не шевелилась. Он почти желал, чтобы она это сделала, потому что он раскроил бы ей голову лопатой. И как только ее кровь перестанет течь, а мозги, сочащиеся из черепа, начнут застывать, и ей станет холодно, холодно, холодно, тогда он начнет развлекаться с ней.
Он засыпал могилу.
(жалкий маленький мальчик, боящийся дисциплины)
- Заткнись, мама. У меня нет на это времени.
(хи-хи-хи, малыш, давай труби в свой рог)
Он закатал дерн на место и разбросал листья по поверхности. Никто никогда не узнает, что он там копал. Он свернул простыню и спрятал ее вместе с лопатой в давно не использовавшийся склеп, в котором играл ребенком и на котором до сих пор сохранились граффити, нацарапанные им на каменных стенах много лет назад.
Он подхватил неподвижное тело Лизы на руки и пошел назад через могилы, чувствуя, как ее безвольные руки болтаются, а голова свешивается на плечи при каждом шаге.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он направился к низкой каменной стене позади дома.
И к своей машине, припаркованной на грязной дороге среди деревьев.
Веселье только начиналось.
22
Каким-то образом Таре удалось заснуть после телефонного разговора с Бадом Стэплтоном. Она приняла горячий душ, а затем легла голая на простыни и отключилась от холода. И пока она спала, ей снилось, что она нашла на кухне не расчлененное тело Маргарет, а тело Лизы. Она заглянула в шкафы. В холодильник. Ленивая Сьюзен[1], шарящая среди банок. Она опустошила морозильник. И в порыве мрачной комедии проверила все пластиковые контейнеры. Потом она открыла духовку, и там на сковороде лежала голова Лизы. Ее губы были зашиты кухонным шпагатом, а в ноздри засунуты луковицы чеснока. Седая, вся в швах и ранах, с белокурыми волосами, свисающими жирными петлями, она выглядела как злобная сморщенная голова из старого фильма о вуду.
Тара стояла и смотрела на голову Лизы.
Она сунула руку в духовку и взяла голову. Она была намного светлее, чем у Маргарет, и какие-то скрытые мысли во сне напомнили ей об этом. Плоть была холодной и почти влажной, покрытой слизью. Черная кровь текла из нее, как охлажденная тушь. Она была ужасна, вся сморщенная, но она не отбросила ее в сторону. Вместо этого она приблизила к ней свое лицо, пока не почувствовала сладковатый, сильный запах смерти. Потом она заговорила с ней. Ты втянула нас обеих в это, Лиза. Я не знаю, как ты познакомилась с человеком, который похитил тебя, но разве ты не видела, что он был развратным существом, выползшим из самого грязного подвала ада? Разве ты не знала, что это Бугимен? Разве ты не видела яд в его глазах и не чувствовала запаха канализации его гниющего разума? А потом она заплакала, потому что это была ее сестра, единственная семья, которая у нее была. Лиза была мертва, рассеченная каким-то зловещим ночным чудовищем, и ее уже никогда нельзя было собрать воедино.
Затем Лиза открыла свои мертвые, остекленевшие глаза.
И в этих глазах было не только страдание и ужас, но... обвинение. Страшное обвинение, которое говорило Таре, что Лиза винит ее во всем, что каждая минута ее черной, грязной и насильственной смерти была ее виной, и, Боже милостивый, почему она позволила этому случиться? Почему она позволила этому ненормальному дьяволу сделать это?
Тара проснулась.
Солнце уже взошло, и она дрожала, обливаясь потом. Ее тело болело, мышцы были напряжены, в затылке раздавалось странное и приглушенное гудение. Она лежала так некоторое время, не чувствуя абсолютно ничего, даже своего больного тела. Просто неподвижная вещь, неспособная двигаться. Слезы текли из ее опухших глаз, но она этого не замечала.
Мне просто нужно знать, что о ней позаботятся.
Обещай мне.
Наконец, она встала, чувство вины съедало ее изнутри.
Она подошла голая к окну, совершенно отрешенная от мысли, что она может доставить почтальону или кому-то из соседей дешевый кайф. Она просто стояла и смотрела на солнечный день, на яркие разноцветные листья, падающие с деревьев. Это был прекрасный осенний день, такой, что чувствуешь себя хорошо, когда живешь.
Но Тара не была рада жизни.
Она ничему не была рада.
Ее глаза, наконец-то лишенные шор, которые когда-то показывали ей мир любви, обещаний и возможностей, видели только серость и отчаяние. Наконец-то она смогла заглянуть в его черное сердце и распознать зловещие узоры. Осенние листья были красивы для глаз, но они скрывали правду сезонных изменений, которая заключалась в том, что листья умирали как предвестие белых похорон зимы, которая, несомненно, приближалась, уничтожая все на своем пути.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Люди работали во дворах, сгребали и подстригали живые изгороди, удаляли засохшие цветы из горшков и убирали садовую мебель на год. Трудолюбивые маленькие существа, которые махали друг другу, болтали, помогали, когда это было необходимо. Пасторальная сцена, которую она всегда любила наблюдать. Но все это было поверхностно, и теперь она это знала. Ибо под маской этих улыбающихся, безобидных, услужливых лиц скрывались мозги, думающие о темных и неприятных вещах, замышляющие преступления и мечтающие насытить животную похоть и аппетит.
