на свидание приглашаешь? – уточняю, потому что очень хочу услышать это ещё раз.
– Да, но… как же Киану? Третьим я даже его не потерплю.
– Я договорюсь, он поймёт, – снова смеюсь, и тягостные впечатления от общения с Ириной Фёдоровной постепенно рассеиваются.
Потом подумаю, что с этим делать, сейчас же мне хочется быть не директором школы, не матерью или ещё кем-то, а счастливой женщиной. Отличное желание, мне нравится.
– А какая форма одежды?
– Я бы сказал, что вообще никакой одежды, но такое счастье только для меня.
– И Киану Ривза.
– Кажется, в моём списке появился актёр, которого я не выношу, – его тон серьёзен, а меня снова разбирает смех.
Мы болтаем ещё несколько минут, а я думаю, что обязательно расскажу вечером Сергею о ситуации с Никой. Может быть, он подскажет, что делать, а чего делать не стоит. Одна голова хороша и всё в этом роде.
Освободиться от привычной рутины удаётся лишь к пяти, и я мчу домой, точно на крыльях. В запасе всего пара часов, а мне ещё собраться ведь нужно. Пока открываю дверь, размышляю, какое платье надеть, какую причёску сделать, стоит ли наносить макияж или ограничиться масками и сыворотками, приводящими кожу в состояние неземного сияния. И только оказавшись внутри понимаю, что в квартире кто-то есть.
И этот кто-то, судя по оставленным в коридоре ботинкам и громкому пению, доносящемуся из кухни, мужчина. И это не Костик.
Когда мы только с Женей познакомились, он тоже пел. И вообще был таким весёлым, ярким, праздничным. Я развесила уши, открыла рот и мне тогда казалось, что вот именно таким и должен быть сказочный принц: высокий блондин с волнистой чёлкой, вечно падающей на глаза, с улыбкой до ушей и яркими синими глазами.
Женя был такой… картинка. Вот бывает, смотришь на человека, и он улыбнётся, а сердце стучит, стучит в каждой клетке, и взгляд оторвать невозможно.
Это потом я поняла, что точно так же на него реагируют и многочисленные его сокурсницы, продавщицы в соседних магазинах, просто мимо проходящие девушки. И ладно бы, на меня тоже парни внимание обращали. Но Жене это нравилось! Он купался в чужом обожании, буквально зависел от него, распускал хвост, и закончилось это печально.
Но первое время Женька ещё пытался быть центром только моей Вселенной, искренне пытался. Даже беременности моей радовался, чисто и по-детски. Только ребёнок, увы, навечно в животе оставаться не хочет. Он рождается, а потом кричит, плачет, мучается от колик, режущихся зубов, не даёт спать ночами, с ним нужно посещать педиатра, гулять на улице и проводить время. А ещё жертвовать покоем, желаниями и друзьями. Хотя бы первое время, но приходится.
И Женя ушёл. Мне от его поступка давно уже не обидно. Но то, что он сейчас в моей квартире поёт свои дурацкие песни, чем-то громыхает, мне ни в одно место не упёрлось. И да, иногда я тоже могу быть злой и жестокой.
– Самохин, что ты тут делаешь?!
В кухне воцаряется тишина. Женя поворачивается ко мне, закидывает залихватским жестом на плечо вафельное – моё, между прочим! – полотенце и расплывается в улыбке.
– Ты как вообще сюда попал?
– Меня дочь впустила, – разводит руками и смеётся, идиот. – В конце концов, ты сама всегда говорила, что я имею право общаться с Машей.
– Надо было запретить, наверное, – бурчу и оглядываю свою небольшую кухню, в воздухе которой витают вполне себе аппетитные ароматы. – Ты что, готовить научился?
Женя подмигивает мне, будто у нас есть какой-то общий секрет, и отворачивается к плите. Что-то там помешивает деревянной ложкой на дне моей любимой кастрюли и снова поёт.
– Самохин, ты можешь толком объяснить, зачем ты пришёл? И если Маша тебя впустила, то где она сама?
– Лисёнок, наша дочь пошла в магазин, что-то к чаю захотела купить.
– К чаю, говоришь? А сам принести ничего не додумался, раз уж решил своим сиятельным ликом Машкину жизнь разукрасить? Признавайся! Она за свои деньги пошла что-то покупать?
Нет, Женя всегда платил алименты. Ну, как всегда? Пытался – во всяком случае, долгов у него к Машкиным восемнадцати не осталось. Но явиться с пустыми руками после длительного отсутствия, словно так и надо? О, в этом весь Самохин. Любите меня, кружите и радуйтесь, что такими отличными генами с вами поделился.
Ай, опять завожусь.
– Не начинай, пожалуйста. Ну, захотел ребёнок папку порадовать, что в этом плохого? Она у нас добрая девочка, что в этом такого? – он говорит это всё, не поворачиваясь ко мне. Иногда прерывается на тихое посвистывание и мурлыканье под нос простеньких мотивчиков. – Присаживайся, Лисёнок, ужин скоро будет готов. Ох, накормлю своих девочек!
– Ты идиот? – взрываюсь, сверля взглядом белобрысый затылок бывшего. – Не называй меня так больше никогда! И какие мы тебе твои девочки? Ладно Маша, а я тут причём? Голову в своих странствиях надуло?
Женя, как всегда, непробиваем. Если этот человек решил, что будет стоять тут, куховарить и петь, его мало что остановит. Жаль, что сохранение семьи и верность жене не входили в сферу его интересов.
– Лисёнок, не злись, тебе не идёт, – хмыкает. Наконец выключает под кастрюлей огонь, прикрывает её крышкой и поворачивается ко мне. – Голодная, наверное? Или до сих пор капустной да морковью питаешься, полезной едой?
– Так, не заговаривай мне зубы, Самохин. Ты пришёл к дочери? Вот с ней и общайся. Мне твой дружеский тон, семейные ужины и воспоминания о прошлом ни к чему. Между нами восемнадцать лет уж как всё кончено, так что уволь меня от этого никому не нужного общения.
В одну секунду Женя сбрасывает дурашливость и становится серьёзным. Клонит голову набок, смотрит на меня своими синющими глазами – всё ещё очень красивыми – и потирает большим и указательным пальцами гладко выбритый подбородок.
– Алиса, давай просто поужинаем, поговорим. Это ведь не сложно.
– Поздно, Женя, очень поздно. Мы с тобой не стали чужими людьми, у нас за спиной любовь, брак, а в настоящем взрослая дочь, но я действительно не знаю, о чём с тобой разговаривать. Всё, Самохин,
