Малколм не сомневался, что «Трещина» закончится смертью главного героя, но автор все же сумел преподнести ему сюрприз. Морис действительно выстрелил себе в висок. Но пуля, пронзив насквозь его мозг, не убила его. Морис был доставлен в больницу в глубокой коме, в каковом состоянии и остался, помещенный в палату таких же безнадежных. Все вокруг считают его овощем. Но на самом деле его сознание по-прежнему живо в полностью парализованном теле. Он не может ни пошевелиться, ни подать знак, ни добиться отключения аппаратуры (ни откусить себе язык, подумал про себя Малколм). Дни кажутся ему годами. Ни надежды, ни выхода нет. «Трещина настигла его».
Некоторое время Малколм сидел, опустив закрытую книгу на колени, и думал, насколько это ужасно — такое бесконечное бытие в полной неподвижности, темноте и пустоте, в отрезанности от внешнего мира… кажется, даже без возможности заснуть и видеть сны. Когда вся Вселенная сужается лишь до пределов собственного сознания, которое может лишь бессильно скрестись о стены своей тюрьмы без шансов на освобождение. Впрочем, внезапно подумал Малколм, а разве не так существует бог любой из монотеистических религий? Один во вселенной, фактически тождественной ему, не имеющий шансов ни вырваться во внешний мир, ни умереть, ни даже отключиться на время. Все, что ему остается — это выстраивать в уме мир собственных фантазий, по отношению к которым он, конечно, всемогущ и всеведущ, хотя вряд ли всеблаг… Что, если вся наша вселенная — не более чем вымысел, которым пытается скрашивать бесконечный тоскливый ужас своего бытия какой-то космический коматозник?
Малколм сунул книгу в сумку. Пожалуй, роман все же оставил у него неприятное послевкусие. Тот случай, когда о книге можно сказать, что она не понравилась именно потому, что хорошо написана. Ибо от мыслей и чувств, навеваемых ею, тяжело избавиться. Джессике, наверное, было еще неприятнее, когда она дочитала до конца… Малколм поднялся и направился в библиотеку, чтобы вернуть книгу, а оттуда пошел прямо в парк. Ему не терпелось поднять себе настроение.
Скамейка оказалась в полном порядке, разве что ее присыпало листвой. Малколм смахнул листья на землю, на сей раз не обнаружив никаких сюрпризов. «Привет, Джессика!
Знаешь, мы виделись только вчера, а я уже соскучился…» Это было не совсем правдой, конечно. Не в том смысле, что он не соскучился, а в том, что на самом деле виделись они три дня назад. Если, конечно, так можно назвать приснившийся разговор — но Малколм уже не сомневался, что это был не просто сон. В остальное же время — да, он ощущал присутствие Джессики, сидя на ее скамейке, но ему хотелось бы более явственной обратной связи.
Он так и не решился спросить Джессику про Тришу и Тревора, полагая, что эта тема ей столь же неприятна, как и ему самому тема Кэтрин — недаром же она удалила все упоминания о бывшей подруге. Оставалась для него табу и тема смерти самой Джессики. Вместо этого он предпочел поговорить о более веселых вещах — например, о своих любимых летательных аппаратах и курьезах авиаконструкторов: — Знаешь, во время Первой мировой перед конструкторами встала задача — как позволить пилоту стрелять прямо по курсу, не повреждая винт? В Германии на моноплане Fokker Eindecker сделали автомат, синхронизирующий выстрелы с оборотами винта. А что тем временем придумали французы? Ты не догадаешься! Тупо стрелять прямо в винт, но при этом бронировать те его части, куда попадают пули! При этом они гордо сообщали, что таким образом впустую — то есть даже хуже, на стрельбу по собственному самолету — тратится не более 30 % боезапаса!
Инженерные гении, да!
Интересно, подумалось вдруг ему, а она там может пообщаться с летчиками Первой мировой? С другими умершими? Есть ли там какие-то границы, связанные с местом и временем смерти? Вообще, все ли попадают туда, куда и Джессика? Может быть, это случается лишь с теми, кто не дожил до своей естественной смерти? А после того, как сознание проживает отмеренный ему срок — на этом свете или на том — оно все равно растворяется в небытии…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но спросить об этом он, конечно, опять не решился, помня свое собственное опасение, что эта тема может быть не просто неприятной для Джессики, а запретной, ставящей под угрозу всю их связь. Вместо этого он ограничился более общей формулировкой: «Дай мне знать, о чем ты хочешь поговорить… ну и о чем не хочешь, тоже. Чтобы я, ну сама понимаешь, случайно… Кстати, я тут дочитал «Трещину» и подумал, что мог бы специально для тебя читать и пересказывать тебе книги! Ты только скажи, какие…»
В конце концов он вновь попытался заснуть, сидя на скамейке — но увы, он слишком хорошо выспался накануне. Так что, без толку промучившись с закрытыми глазами не меньше часа, Малколм поднялся с виноватой улыбкой, пообещав, что назавтра «лучше подготовится» к их встрече. Заката он на сей раз дожидаться не стал — хоть небо и оставалось почти безоблачным, к вечеру быстро холодало, а Малколм в этот день так спешил в парк, что не заскочил в общагу, чтобы одеться потеплее.
Он специально просидел за ноутбуком до рассвета, чтобы отправиться спать в парк — благо настала очередная суббота и занятия не могли ему помешать. Но увы — как раз под утро в окно опять застучали капли дождя. Малколм с досадой полез на метеосайт и увидел, что дожди обещают на протяжении всего дня. Он повалился на кровать, не раздеваясь (и позабыв даже выключить ноутбук), и проспал несколько часов, надеясь, что прогноз ошибается. Но, когда он проснулся, дождь все еще шел, а обновленная информация на сайте оставалась столь же безрадостной.
Однако не пойти в парк в этот день он не мог. Ведь это было первое октября.
Дождь был самого мерзкого осеннего типа — не настолько сильный, чтобы быстро пролиться и закончиться, и не настолько слабый, чтобы не обращать на него особого внимания.
Неудивительно, что, несмотря на субботу, парк был совершенно пуст — даже ни один собачник не выгуливал своего питомца. Некому было обратить внимание на одинокого молодого человека в черной куртке с низко надвинутым капюшоном, целеустремленно шагающего по аллее с тощим букетом в руке.
— Привет, Джессика, — сказал Малколм, подойдя к скамейке, и осторожно опуская завернутые в целлофан три тюльпана на мокрое сиденье прямо под табличкой. — Это тебе. С днем рожденья.
Садиться на мокрые доски не хотелось, и он остался стоять, склонив голову и глядя на лицо девушки, по которому скатывались капли.
— Надеюсь, ты любишь тюльпаны, — добавил он. — Я не знал, какие твои любимые цветы, но мне показалось, что розы — это слишком пошло. Я хотел принести еще торт и съесть его тут… с тобой, но сама видишь, какая погода.
Прежде он не дарил цветов никому и никогда в жизни (в том числе и Кэтрин) и лишь презрительно посмеялся бы над такой идеей, стоявшей в его рейтинге глупых пошлостей не очень далеко от сердечек с инициалами. Наверное, он и Джессике подарил бы что-нибудь более… практичное, будь она жива. Но для мертвой девушки он не смог придумать ничего лучше цветов. В конце концов, множество людей во всем мире делают то же самое — приносят цветы на могилы. Правда, Малколм всегда считал их идиотами, выкидывающими деньги на ветер. Но тогда он не знал того, что знал сейчас.
Он говорил с Джессикой еще какое-то время, стараясь вспоминать что-нибудь веселое, способное поднять настроение в такую унылую погоду, но в конце концов, несколько раз шмыгнув носом, стал прощаться.
«Думаю, ты не хочешь, чтобы я простудился и потом не смог приходить несколько дней», — сказал он с извиняющейся улыбкой.
Отходя от скамейки, он вдруг заметил какое-то движение на аллее, полускрытой от него деревьями. Неужели какой-то сумасшедший бегун все же выполняет свой норматив, несмотря на погоду? Но нет, неведомая фигура не мелькнула снова ни левее, ни правее, как было бы, если бы она бежала или хотя бы шла по асфальтовой дорожке. Она словно просто растаяла за деревьями.
Малколм, разумеется, не думал, что она и в самом деле могла растаять, словно призрак.
